— Какие у них основания считать ее сумасшедшей?
— Так ведь нормальные ни с того ни с сего не стреляют в кого попало?
— Не знаю.
— Понимаете, я в полной растерянности. Мать… она уверена, что должна быть какая-то причина. Но я не знаю…
— Не знаете чего?
Сара взяла в руки часы — маленькие, серебряные, с пурпуровым циферблатом. Она перевернула их и увидела на задней крышке выгравированную розу, а пониже — еле заметную надпись. Потерев ее пальцем, она прочла: «Кэти — мое сердце навеки».
— Кто-то любил ее.
— Кэти-то? Да, я видел надпись. В гостинице она сняла номер под фамилией Тодд. Из чего я сделал вывод, что она пользовалась именем Кэти Тодд.
— Или ей дали эту фамилию, — заметила Сара.
— Тоже верно, — согласился Сэм, отводя взгляд. — Пойду посмотрю, как там кофе.
Сара положила часы и взяла кольцо. Массивное, грубоватое, с дельфином. «Любопытное сочетание, — отметила она про себя, — дорогие элегантные часы и дешевое колечко». И тихо произнесла:
— Кэти, да что же такое с тобой случилось?
Положив кольцо рядом с часами, она открыла сумку и тут же отшатнулась от мерзкого запаха:
— Фу-у-у…
— Одежда жутко воняет, — отозвался из кухни Сэм. — Забыл вас предупредить.
— Пахнет кошками!
— А по-моему, нашатырем.
— Господи! — Сара вытряхнула вещи из сумки на пол.
Мягко выражаясь, одежда была самой обыкновенной. Приталенный красный жакет, две видавшие виды стариковские рубашки — белая и голубая, кашемировый джемпер, две пары джинсов, носки, белье — все хлопчатобумажное, поношенное, но чистое, и пара кроссовок. Четвертый размер.
Отодвинув вещи в сторону, Сара разложила на столе жакет, рассматривая пятна от нашатыря, оставшиеся на его шерстяной ткани.
— Как-то он сюда не вписывается.
— Вы так думаете?
Сара взяла жакет в руки: отлично сшитая вещь, бархатный воротник, шелковая подкладка, пуговицы, похоже, из настоящего черного дерева.
— Ну, не сочетается с остальной ее одеждой. А где те вещи, что были на ней… в тот день.
— В полицейском участке. — Сэм поставил перед Сарой кофе и сел на диван напротив. — Это вещественные доказательства. Кажется, на ней было длинное платье и сапоги.
Сара внимательно осмотрела одежду, прочла все этикетки и проверила карманы. Там не оказалось ничего, кроме пыли и одинокой пуговицы.
— Документы при ней были?
— Нет… Ни бумажника, ничего.
— Странно как-то.
— Деньги были… Пятьсот наличными.
Сара опять посмотрела на одежду:
— Фунтов или евро?
— Евро.
Сара еще раз прочитала этикетки на рубашках:
— «Торнтон» — как на жакете. Бутик, наверное.
— Не знаю такого.
— Я тоже, но постараюсь разыскать, где их могли купить. По крайней мере, не массовая продукция.
— Правильно. Значит, можно… — Его внезапно прервал звонок мобильника. Сэм взял трубку и недовольно нахмурился, увидев номер. — Извините, я на секунду.
— Да-да, конечно.
Он вышел на балкон и прикрыл за собой дверь.
Сара видела, как он нервно ходит взад-вперед. Собеседник явно действовал ему на нервы. Даже со своего места Сара видела, как у Сэма на шее вздуваются жилы. Вскоре он захлопнул телефон и вернулся в комнату. Вид у него был обеспокоенный.
— Что-то не так? — спросила она.
— Репортер.
— А…
— Так вы думаете, одежда может помочь?
— Все помогает. Вопрос в том, что из неизвестного удастся восстановить, оттолкнувшись от того, чем мы располагаем.
Сэм собрался с духом:
— В полиции сказали, что ваше агентство — это несерьезно.
— Мы знаем свое дело.
— Ну и хорошо.
Сара подняла бровь:
— Не обращайте на них внимания. Нам и раньше доводилось пересекаться с ними. У них это пройдет. Сэм, можно, я задам вам один вопрос? Хотела спросить вас еще вчера, но… я понимаю, вопрос глупый.
— Задавайте.
— Вы рады, что ваша сестра жива?
Казалось, прошла вечность, пока Сэм наконец со вздохом произнес:
— Конечно рад. Послушайте, Сара, скажу вам откровенно, я больше не знаю, как к чему относиться. Такая головоломка… Вы только представьте: живешь, чего-то добиваешься, строишь планы, а потом вдруг — раз, и такой удар в спину из прошлого. — Его синие глаза пристально смотрели на нее, и Саре стало по-настоящему жалко его. — Что я, монстр после этого, да? — спросил он.
— Вовсе нет.
— Моя сестра, которую я считал мертвой, которую оплакивал столько лет… Я вдруг узнаю, что она жива, но совсем не чувствую ни признательности, ни радости. Я… я не знаю, что чувствовать.