Маркиз сиял шляпу.
— Не кажется ли вам, Илья Спиридонович, что эта траурная мелодия в исполнении единственной скрипки звучит для нас некоторым образом символично? А этот посланец вечности, восседающий на козлах… Нет, вы взгляните на его лицо! Не хотел бы я, чтобы в последний путь меня провожал подобный экземпляр.
На козлах в белом балахоне, в цилиндре восседал бородатый мужик устрашающего вида с маленькими бегающими глазками.
Тараканов перекрестился.
— Вам нравится этот человек? — спросил он.
— Красавец, — насмешливо сказал Маркиз.
Тараканов торжествующе взглянул на него.
— Вы смеетесь, а между тем для меня это лицо сейчас прекраснейшее в мире! Потому что это мой Егор! Мой исчезнувший Митрич!
Он подхватил Маркиза под руку и потащил вслед за уходящей процессией.
— Но ведь его убили бандиты, — вглядываясь в возницу, — сказал Маркиз. — Первый раз вижу мертвеца, который сам возит на кладбище других покойников.
В одном из петроградских залов по средам, как и в прежние времена, проводились аукционы по продаже предметов искусства и антиквариата. Правда, покупателей почти не было, в большом амфитеатре в этот день едва можно было насчитать десяток посетителей, разбросанных по всему залу. На небольшой сцене за высокой конторкой сидел аукционер — громоздкий мужчина во фраке с обвисшими седыми усами. Ударив молоточком по конторке, аукционер громко возвестил:
— Портрет известного криминалиста Прокофия Филипповича Доброво работы художника Репина. Оценивается в два миллиарда семьсот миллионов.
Два служителя вынесли на сцену портрет и установили его рядом с конторкой.
Доброво с женой сидели на самом верху амфитеатра. Когда внесли картину, жена дотронулась до плеча Прокофия Филипповича.
— До чего мы дожили… — тихо сказала она.
— Два миллиарда семьсот миллионов — раз! — объявил аукционер.
Зал молчал.
— Два миллиарда семьсот миллионов — два!
Аукционер скорее по привычке, чем по необходимости, сделал паузу и, стукнув молотком, сказал:
— Три. Снимается с продажи.
— Вот и вышло по-твоему, Алена, — тихо сказал Доброво.
Служители унесли портрет, и аукционер объявил:
— Бронзовые каминные часы работы швейцарского мастера начала восемнадцатого века Клода Жоффруа, анкерного хода, с месячным заводом, с курантами на музыку Генделя, с рыцарем, выезжающим при бое. Оцениваются в семь миллиардов.
Служители вынесли часы.
Доброво поднялся и стал спускаться к сцене. Жена последовала за ним.
— Семь миллиардов — раз!
Аукционер взглянул на Доброво, но тот сделал отрицательный жест и приблизился к часам.
— Семь миллиардов — два.
Доброво внимательно разглядывал часы, что-то вспоминая. Жена подошла к нему.
— Семь миллиардов — три! Снимается с продажи.
Служители унесли часы.
Из первого ряда поднялась толстая, почти квадратная женщина в шляпе с пером и направилась к выходу. Доброво последовал за ней и догнал ее на лестнице.
— Простите, мадам, не вы ли хозяйка этих часов?
— Я, — вызывающе ответила она. — В чем дело?
— Мадам, часы краденые, — улыбнулся Доброво. — И вы это знаете.
— Я их купила на толкучке. Знать ничего не знаю!
Женщина в шляпе стала спускаться с лестницы.
— Простите мою назойливость, где вы приобрели эти часы и у кого именно?
Женщина остановилась и изобразила на лице улыбку.
— Это ваши часы?!
— Нет. Но мне знакомы эти часы, чтобы не соврать, уже сорок лет. Вот почему мне хотелось бы узнать, каким образом они попали к вам в руки.
— Я купила их на Сенном рынке у беспризорников. И оставьте меня в покое!
Женщина проворно сбежала вниз.
Когда к Доброво подошла жена, он задумчиво сказал:
— Скажи, Алена, ты, случайно, не знаешь, кто сейчас занимает особняк Тихвинского?
— Не знаю, Проша. В последний раз, когда я там проходила, в саду играли какие-то дети. Может быть, там приют?
Макар продолжал обследовать особняк Тихвинских. Он облазил весь дом, всю запутанную сеть подвалов, простукивал стены, измерял их толщину, стараясь угадать, не скрывается ли где-нибудь такой же тайник, как тот, за камином в имении. В нем жила странная уверенность, что сокровища князя должны быть именно здесь, где-то совсем близко. Он несколько раз снова и снова изучал нижний подвал с дверью под потолком и пришел к выводу, что коллекции там никогда не было — никаких следов от ящиков он не обнаружил.