— Los guajalotes!
Они так похожи на домашних птиц, хотя с более изящными фигурами и во всех отношениях прекрасней их, что Генри Трессилиан без труда узнает предков обычных индеек. Во главе стаи старый индюк крупнее остальных, он гордо расхаживает в своем сверкающем оперении, которое под лучами солнца кажется радужным. Он выглядит султаном, окруженным султаншами: в стае много молодых самок, недавно вылупившихся и внешне очень отличающихся от старого самца.
Неожиданно величественный сатрап поднимает голову, изгибает шею и издает сигнал тревоги. Слишком поздно. «Бах-бах!» из двустволки, одновременно более громкий выстрел из ружья, и султан и три его спутницы лежат на земле, а остальные птицы убегают с криками ужаса и хлопаньем крыльев, громким, как шум молотилки.
— Неплохое начало, — негромко говорит гамбусино, когда они стоят над дичью. — Не так ли, сеньорито?
— Точно, — отвечает молодой англичанин, радуясь добыче. — Но что нам с ними делать? Мы не можем нести их всю дорогу.
— Конечно, не можем, — отвечает мексиканец. — Это и не нужно. Пусть лежат до нашего возвращения. Но нет, — поправляется он. — Это не подходит. Здесь точно есть волки — несомненно, койоты, если не другие виды, — и, вернувшись, мы можем найти только перья. Надо их подвесить, чтобы до них не дотянулись.
На то, чтобы подвесить птиц, уходит несколько минут. Одну ногу прокалывают, во второй обнажают сухожилие и создают петлю: потом птицу поднимают и подвешивают на высокой питахайе.
— Идем дальше, — говорит гамбусино, когда перезарядили ружья. — Будем надеяться, что встретим четвероногую дичь, достаточно большую, чтобы у всех был кусок свежего мяса на обед. Наверно, придется много пройти, прежде чем встретим что-нибудь такое: наши выстрелы могли разогнать птицу и зверей, все они убежали на дальнюю часть месы. Но я хочу идти прямо туда, мучачо, по причине, которую еще не сообщал тебе.
Эти слова гамбусино произносит с тревожным выражением на лице, и Генри Трессилиан подозревает, что у его спутника на уме есть еще что-то, кроме дичи. Он еще до выхода из лагеря заметил, что мексиканец кажется более возбужденным, чем обычно; он как будто очень торопится выходить. Несомненно, он намекает на причину этого, но что это, молодой англичанин не может догадаться.
— Могу я сейчас узнать причину? — спрашивает он, заметив серьезное выражение лица спутника.
— Конечно, можешь и узнаешь, — охотно отвечает мексиканец. — Я сказал бы тебе и остальным раньше, но сам не был уверен, и мне не хотелось без основательной причины поднимать в лагере тревогу. Надеюсь, такой причины по-прежнему нет. Возможно, это не был дым.
— Дым! Какой дым?
— Который я увидел вчера вечером после того, как мы пришли на берег озера. Может, мне только показалось.
— Где?
— На северо-востоке, очень далеко.
— Но если это был дым, что он может означать?
— В этой части мира очень многое. Он может означать опасность, даже смерть.
— Ты меня удивляешь, сеньор Висенте. Как дым может это означать?
— В этом нет никакой загадки, мучачо. Там, где дым, должен быть огонь, костер. А вокруг костра здесь в лланос могут сидеть индейцы. Теперь понимаешь, о какой опасности я говорю?
— Понимаю. Но я считал, что в этой части страны нет других индейцев, кроме опата, а они христиане и живут в поселках.
— Все это верно. Но поселки опата далеко отсюда и в другом направлении — прямо противоположном. Если это был дым, то костер разожгли не опата, но люди, которые похожи на них только цветом кожи. Они тоже индейцы.
— Какие это могут быть индейцы?
— Апачи.
— Действительно, если они по соседству, это очень опасно. — Молодой англичанин достаточно долго прожил в Соноре, чтобы знать об этих свирепых дикарях. — Надеюсь, это не они, — доверчиво и с опасением добавляет он и думает о тех, кто внизу.
— Я разделяю эту надежду, — говорит мексиканец, — потому что, если это апачи, нам надо подумать о коже на своей голове. Но пойдем, muchacho mio (мой мальчик). Не будем падать духом, пока не убедимся, что опасность действительно существует. Возможно, это пыльный вихрь; когда я его заметил, наши животные устремились к воде. Это заняло все мое внимание. А когда все кончилось и я снова посмотрел в том направлении, было уже слишком темно, чтобы различить дым или что-нибудь еще. Несколько раз за ночь я искал на горизонте следы огня, но, к счастью, ничего не увидел. Однако не могу избавиться от тревоги. Человек, побывавший в плену у апачей, всегда будет испытывать опасения в их землях. Мои опасения самые острые. Я не только был у них в плену; со мной жестоко обращались, что ты признаешь, посмотрев на это.