Королев закрыл папку с делом и изящным почерком вывел постановление. Не иначе как рука священника, говаривала его матушка, одержимая идеей о том, чтобы молодой Королев еще при царе поступил в канцелярскую службу, а то и вовсе пошел служить на церковном поприще. Но тут началась Первая мировая война, и сын записался добровольцем на фронт. А когда с немцами и австрияками было покончено, началась Гражданская война, и он воевал против белых, а после — против поляков в советско-польской войне. Когда Королев вернулся домой, матери уже не было в живых, а на церковной службе нынче состояли немногие. Разве могла его бедная мать предположить, что через двадцать лет от старого режима останется лишь горстка благовоспитанных, смешно одетых людей, которые кое-как зарабатывали на жизнь и обменивали последние фамильные драгоценности на продукты в валютных магазинах? Могла ли она подумать, что в городе, где раньше церковные купола возвышались практически на каждом углу, большинство церквей будет закрыто?
Он закончил писать постановление, пропечатал его штампом, который вытащил из груды канцтоваров на подоконнике, и с довольным видом сделал на папке пометку «Для прокуратуры», радуясь возможности внести свою лепту в дело построения нового общества.
— Хорошая работа, Алексей, — сказал Ясимов, на этот раз без тени насмешки в голосе.
— Теперь ему прямая дорога на Колыму, это уж точно, — ответил Королев, вставая из-за стола с папкой под мышкой.
— Там он долго не протянет, — тут же вставил Ларинин. — С ним расправятся прямо на станции. Парень получит пистона задолго до того, как попадет на зону.
Он рассмеялся, и по его тучному телу прокатилась волна содроганий, отчего живот заколыхался и еще больше наехал на стол. Его глаза, обычно наполовину закрытые пухлыми веками, теперь и вовсе превратилась в щелочки, из которых катились слезы. При этом он не замечал, что коллегам не до смеха. Ясимов с угрюмым видом отвернулся, а Семенов состроил гримасу. «Интересно, а что получил Железный Кулак из-за доноса Ларинина? — подумал Королев. — Как воры обращаются с бывшими милиционерами на зоне?»
Он поспешно вышел из комнаты, едва сдерживаясь от порыва удушить этого мерзавца Ларинина. Очутившись на лестнице, Королев остановился и глубоко вдохнул. Он услышал, что смех за дверью прекратился и неуверенный голос Ларинина спросил: разве остальных не забавляет то, что насильник побывает в шкуре своих жертв? Ему никто не ответил. Все думали о том, что на зоне делают с такими, как Железный Кулак. Об этом можно только догадываться. В конце концов, у воров в законе были свои странные представления о чести, а Кулак жил по понятиям совести, так что у него был шанс там выжить.
Когда Королев постучал в дверь генерала, ответа, как обычно, не последовало. Но он знал привычки своего начальника, поэтому все равно вошел. Попов стоял спиной к двери, разглядывая проезжающие внизу машины. Его широкие плечи закрывали весь оконный проем. На кожаном пиджаке поигрывали лучи солнца.
— Товарищ генерал! — обратился к нему Королев, вытянувшись по стойке смирно. В присутствии генерала подчиненные начинали вести себя как гвардейцы в царские времена.
— Черт подери, в эту дверь уже никто не считает нужным стучать? — не оборачиваясь, недовольно прорычал хозяин кабинета.
— Прошу прощения, товарищ генерал. Я стучал, но, наверное, недостаточно громко.
После продолжительной паузы генерал Попов повернулся к Королеву, надел очки и принялся внимательно рассматривать подчиненного. Даже в очках генерал оставался образцом типичного героя — широкоплечий, высокий, статный, с черными как смоль волосами и темно-карими глазами. Надев очки, он наконец узнал Королева, и суровое выражение его лица слегка смягчилось.
— А-а, это ты, Алексей Дмитриевич! Пришел закрывать дело этого крысеныша Ворошилова? Что скажешь? Лет десять? Будь по-моему, так…