Разумеется, приоритеты в нашем походе в университет я расставил иначе. Сначала — оформление бумаг, потом — письмо Левенгаупту, а уже потом — художественное размахивание железками. Спорить со мной по этому поводу Альберт не стал, немец все-таки, порядок превыше всего и так далее.
Служащий университетской канцелярии добросовестно переписал в толстую книгу данные моего выпускного листа из гимназии, принял оплату чеком за посещение лекций на семестр вперед и даже смог объяснить, где именно найти господина профессора Левенгаупта. Дойдя до указанного кабинета, я передал шашку Альберту и с некоторым волнением постучал…
За массивным письменным столом восседал могучего вида старец с крупным грубым лицом, густой кое-как расчесанной шевелюрой серовато-рыжеватой расцветки и огромными, старательно начесанными бакенбардами. Да уж, соответствие внешности и фамилии в данном случае было полным[8]. Свои большие руки, сцепив их в замок, профессор водрузил на стол, что придавало его облику дополнительную важность.
— Боярич Алексей Левской из Москвы, — представился я. — У меня к вам письмо от вашего бывшего студента доктора Рудольфа Штейнгафта. — Доктора я назвал, естественно, не на русский манер, а по-немецки, Штайнхафтом.
— Штайнхафт? — на несколько секунд профессор ушел куда-то в закоулки своей памяти. — Да, припоминаю… Давайте письмо и присаживайтесь.
По-немецки приглашение садиться звучит очень даже вежливо. В буквальном переводе: «Пожалуйста, возьмите место». Но в устах профессора Левенгаупта оно больше походило на приказ. Пришлось выполнять, хотя, конечно, сидеть в присутствии такого светила науки было как-то не сильно уютно.
— Даже так? — усмешка у Левенгаупта тоже выглядела какой-то хищной. — Получается, что сначала моя книга подтолкнула преступников к действию, а затем помогла вам их поймать? Занятно, очень занятно…
Вот же немец-перец-колбаса! Убили мою женщину, я еле выжил, а ему, видите ли, занятно! Впрочем, а чего тут ждать-то? Это мои проблемы, а не его…
— А в чем проявляется ваша отмеченность? — спросил Левенгаупт. — Штайнхафт об этом не пишет…
— Я часто предвижу действия окружающих, особенно, если они направлены на меня лично. Понимаю, что пишут рядом со мной, даже не видя этого.
— Интересно, — кажется, он и вправду заинтересовался. — Что же, с вашим предвидением мы еще поработаем.
Профессор встал (я, ясное дело, сразу же подскочил со стула), вышел из-за стола и протянул мне свою здоровенную лапищу.
— Я рад, что вы будете у нас учиться, — он даже проводил меня до двери. — До встречи на занятиях!
Легкое обалдение, в котором я вышел из профессорского кабинета, скрыть от Альберта мне не удалось.
— Побеседовал с небожителем? — ехидно спросил граф.
— Да, — признал я. — После небес что-то тут у вас скучновато… Ну что, пойдем разгонять скуку клинками?
— Пойдем, конечно, — Альберт коротко хихикнул.
До фехтовальной залы никто пока, кроме нас, не добрался, и Альберту пришлось поискать служителя, чтобы он нам открыл. Как я и предполагал, граф выбрал саблю, так уж саблю. Настоящую боевую кавалерийскую саблю, длинную, изогнутую, с прикрывающей руку гардой. Мы вместе убедились, что сабля должным образом затуплена, сбросили кафтаны и шапки, надели защитные очки, кожаные фартуки и перчатки с крагами, после чего встали в позицию, договорившись сражаться до шести пропущенных одним из нас ударов и уколов.
Памятуя науку есаула Турчанинова, я старался уклоняться от ударов и выпадов Альберта, тем более парировать их, даже предчувствуя, как и куда они будут нанесены, оказалось не так-то просто. Все же длина и вес оружия увеличивают силу удара, а изрядная кривизна сабельного клинка позволяет наносить очень хитрые и коварные уколы. Однако же легкость и меньшая длина клинка шашки давали мне возможность быстро им вертеть, так, что Альберт иной раз не успевал уследить за моим оружием и пропускал удары и уколы, пусть и довольно легкие.
При счете два-два я обнаружил, что в зале мы уже не одни. Несколько человек следили за нашим поединком и вполголоса его комментировали. Ну да ладно, пусть себе смотрят…
Я успел еще дважды уколоть Альберта в корпус, едва увернулся от мощного рубящего удара, направленного в мое левое плечо, а потом изловчился от души рубануть графа по запястью оружной руки. Фон Шлиппенбах вскрикнул, отступил, но показал готовность продолжать. Силен, однако…