Беа округляет от изумления глаза.
— Ты совсем чокнулась, что ли? — взрывается она. — «Они поймут»?! Я ведь не жука раздавила, Мередит, а человека сбила! Мы сбили!
— Умоляю, Беа! Я не могу так больше жить!
— Другого выхода нет. Учись. — Тут она делает шаг ко мне. — Я была пьяна, Мередит. А ты дала мне сесть за руль, так что виновата не меньше меня. Если нас раскроют, ты, знаешь ли, тоже сядешь. Что, интересно, станет с Джошем и детьми, пока ты годами будешь гнить за решеткой?
Над этим я тоже успела поразмышлять, поэтому ответ у меня есть:
— В алкотестер дышать нас уже не заставят. Теперь ничего не докажешь, а если ты была трезвая, то и преступление считается менее тяжким.
За моими словами следует недолгое молчание, после которого Беа говорит:
— Ты действительно настолько тупая или притворяешься? С каких пор ты у нас заделалась юристом?
Похоже, совесть не грызет ее так сильно, как меня. Беа, которую я всегда знала, не жестокая, а наоборот, пусть и прямолинейная, но сострадательная, добрая. А та Беа, что стоит сейчас передо мной, просто очень напугана.
— Здесь ведь не просто непреднамеренное убийство, — говорит она. — Мы отнесли ее в лес и спрятали, а это уже сокрытие преступления. — Для большего эффекта делает паузу. — Так что засунь свою совесть куда подальше и подумай о своих детях.
Как только Беа уходит, я бессильно падаю в кресло и сижу так часов шесть, пока домой наконец не возвращается Джош с детьми. С улицы доносятся их голоса, и я скорее нахожу себе занятие, чтобы казалось, будто всё в порядке вещей.
Лео
Наши дни
В школе ко мне подходит Пайпер Ханака.
— Привет, Лео. Можно тебе кое-что показать?
Я тем временем в третий раз пытаюсь открыть свой шкафчик, потому что Адам Белтнер уже дважды его наглухо захлопывал, и оба раза я молча это стерпел, из-за чего Адам обозвал меня трусом. Дать сдачи, конечно, можно, но тогда он просто сотрет меня в порошок. Тут что ни делай, все равно останешься в проигрыше.
Тебе повезло не знать, что такое старшая школа. Это та еще дичь.
— Ну да, почему нет.
Сегодня игра, поэтому девочки из группы поддержки одеты в юбки. Настолько короткие, что пятая точка у Пайпер едва прикрыта, и перед глазами у тебя одни ее ноги. На собственном горьком опыте я усвоил, что смотреть на них нельзя, иначе обзывают извращенцем. Поэтому я вообще не смотрю на Пайпер, делая вид, будто что-то ищу в шкафчике.
— Я видела в газете фото Дилайлы.
— Я тоже.
— Все это так грустно…
— Да, есть такое.
— Хотя вроде бы и радоваться надо, она же вернулась…
Что ответить, я не знаю, поэтому перехожу ближе к делу:
— Ты что-то хотела показать.
За всю жизнь я ни разу ни с кем не встречался. Да что там, я и не нравился никому. В девятом классе мне на физре сказали, что я нравлюсь девчонке по имени Молли. Ужас, до сих пор все это вижу в кошмарах. Так вот, через три дня, кое-как собравшись с духом, я пригласил ее на вечер встречи выпускников. Оказалось, меня надули. Когда Молли мне отказала, все так и покатились со смеху. Ее, оказывается, уже пригласил одиннадцатиклассник из футбольной команды.
— Когда Дилайла пропала, мама заставила меня избавиться от всех вещей, которые с ней связаны, — говорит Пайпер. — Посчитала, что хранить их не слишком нормально… Полный отстой. У меня, например, была одна из подвесок «Лучшие подруги», которые мы с Дилайлой носили. Так вот мама заставила ее выкинуть — мол, без второй подвески она не имеет смысла. Я так сильно плакала, что она купила мне новую пару подвесок и сказала: «Подари, кому пожелаешь». Знаешь, пусть мне и было всего шесть, просто взять и вдруг забыть свою лучшую подружку я не могла.
— И кому ты подарила новую подвеску?
— Лили Моррис. Помнишь ее? Она больше не живет здесь — переехала в Северную Каролину, когда нам было по двенадцать.
Я качаю головой — нет, не помню.
— Да и не важно. Лили была так себе подругой. В четвертом классе она пустила слух, будто я опи́салась, когда смеялась.
Интересно, правда ли это? Если да, то даже мило.
— Так вот, одну фотографию Дилайлы мама все-таки разрешила оставить.
— Здорово, — говорю я, хотя на самом деле со стороны миссис Ханака было довольно подло заставлять Пайпер выкинуть вещи, которые напоминали о тебе. Папа, наоборот, сохранил абсолютно всё. Твои радужные ботинки с блестками так и простояли у входа одиннадцать лет. Видела, наверное.
Пайпер показывает мне фото. На нем крупным планом вы с Пайпер — прижимаетесь друг к другу щеками. Ты тут совсем еще ребенок. Полубеззубая улыбка, рыжие волосы, веснушки — та же счастливая девчонка, что танцевала на папиных видео, а не запуганная, как сейчас…
— Короче, я тут шарилась в интернете, искала, может ли ямочка на подбородке со временем пропасть. И знаешь что? Не может.
Несмотря на то что болтают про меня всякие Адамы Белтнеры и прочие, я не идиот и понимаю, к чему клонит Пайпер. Только не понимаю, что об этом думать.
Пайпер вырезала из свежей газеты твою фотографию. Ханака, наверное, единственные, кто в наш век до сих пор покупает обычные бумажные газеты. Обе фотографии — газетную, которую какой-то козел-репортер сделал вчера, и ту, где тебе шесть, — она ставит рядом. В основном они практически одинаковые: рыжие волосы, зеленые глаза, за исключением как раз ямочки на подбородке. Я раньше в принципе никогда не обращал на нее внимания, потому что в глаза не бросалась. Такие вещи обычно замечаешь, только когда тебе на них указывают. Зато сейчас, когда я о ямочке знаю, одну ее и вижу. Но самое главное, что на вчерашней фотографии никакой ямочки нет. Вообще. Гладко.
Тут раздается звонок. Я оглядываюсь по сторонам, а в коридоре уже пусто — мы опоздали на урок.
Пайпер начинает пятиться.
— Не злись на меня, Лео, — прижав к себе учебники, произносит она и убегает.
Мередит
Одиннадцать лет назад Май
— Я должна признаться, — мрачным голосом произносит на том конце провода Шарлотта.
Уже вечер. Джош с детьми вернулись домой несколько часов назад и теперь сидят в соседней комнате, смотрят на диване телевизор. У Джоша на коленях раскрытая книга, но смотрит он, посмеиваясь, все равно в экран. Как трогательно, что мужчина тридцати шести лет способен радоваться дошкольным передачам.
— Кое-что случилось, — продолжает Шарлотта, и у меня создается впечатление, будто она знает про нас с Беа.
Внутри нарастает паника, земля уходит из-под ног. Я сейчас на кухне: только что вымыла посуду и протерла стол. На словах Шарлотты я оседаю на стул.
— Что такое? — спрашиваю. Воздуха не хватает, сердце в груди колотится.
— Над Лео издевались, — сознается Шарлотта, после чего не выдерживает и дрогнувшим голосом восклицает: — О господи, Мередит! Прости меня, я так виновата… Должна же была догадаться!
— А как бы ты догадалась? — спрашиваю я, туго соображая из-за неожиданности новостей.
— Это ведь моя работа! К тому же ты тогда звонила и говорила про синяк. Мне стоило после этого насторожиться, серьезнее отнестись к твоим словам, а я решила, мол, бывает, дети иногда стукаются, что с них взять… Прости, Мередит. Если б я только раньше поняла, что над ним издеваются!
— Как именно издеваются? — Дыхание схватило, не могу продышаться. — А главное, кто?
— Броди Паркер.
Хм, не припоминаю такого.
— И что этот мальчик сделал с Лео?
— Ну… — медлит Шарлотта. — Стыдно признаваться, Мередит. Надеюсь, ты сможешь меня простить, но сегодня Броди запер Лео в сундуке с игрушками во дворе.
Я сразу вспоминаю наш собственный пластиковый сундук — в длину около трех футов, а в высоту и глубину примерно по два[21]. Когда мы недавно измеряли рост Лео, он был почти тридцать восемь дюймов[22]. Если сундук Шарлотты размерами примерно как наш, то, значит, Лео не смог даже полностью вытянуть в нем свои ножки и ему пришлось их согнуть. Но разве ему хватило бы ширины ящика? А там еще и игрушки! Неужели он так и лежал на них или этот Броди Паркер хотя бы удосужился их вытащить? Мыслей в голове сразу тысячи, однако вслух почему-то решаю сказать именно эту: