— Ты с ней что-то сделала? — спрашиваю я в ужасе от одной мысли, что Беа как-то навредила Дилайле, ведь та видела, как Беа ударила меня молотком.
Дилайла видела слишком много. Беа ни за что ее просто так не отпустила бы.
Пододвигаюсь к другой дверце, пробую открыть ее, но и тут ничего не получается. Тогда пытаюсь опустить стекло… Впустую — Беа обо всем позаботилась.
Отчаявшись, я начинаю стучать в стекло в надежде, что кто-то нас заметит, заметит меня, запертую в собственной машине.
— Завязывай, Мередит! — прикрикивает Беа. — Какого черта ты вытворяешь?
— Выпусти меня! — молю я, чувствуя себя животным, заточенным в клетку. — Зачем ты так со мной…
Броситься вперед и отобрать у Беа руль?.. Прилив адреналина заглушает боль в теле и голове, и я не думая ныряю между спинками передних сидений.
И тут на переднем пассажирском сиденье замечаю нож.
Беа тут же его хватает. Я застываю.
— Зачем тебе нож? — в ужасе спрашиваю я. Неужели она расправилась с Дилайлой?..
— Просто делай, как скажу, и никто не пострадает, — спокойно говорит Беа.
Я послушно откидываюсь на заднее сиденье. Пытаюсь придумать, как выпутаться, но не могу и прихожу в отчаяние. Что Беа намерена со мной сделать? Что она сделала с Дилайлой?
Беа проезжает улицу за улицей, сворачивает направо, потом налево, затем снова направо, явно не бесцельно — она что-то придумала. И вот наш город остается позади, за ним — еще один, и мы попадаем в третий, менее населенный, в котором промышленных зданий больше, чем жилых.
— Отвези меня домой, — упрашиваю я Беа. — Умоляю тебя, отвези! Мы обо всем забудем, клянусь. Я обещаю не идти в полицию. То, что случилось с Шелби, останется между нами.
— Заткнись, Мередит. Просто заткни свою пасть, будь добра, — резко и холодно произносит Беа.
Останавливаемся на парковке какого-то захудалого придорожного мотеля. Возле одноэтажного грязно-оранжевого здания стоят столики, автомат с напитками, мусорный бак. Подняв с коврика мою сумку, Беа говорит, что мне делать:
— Сейчас ты пойдешь туда и попросишь номер. На месяц. Заплатишь наличкой. — Она роется в моем кошельке, в своем, собирая деньги, а затем поворачивается назад и сует их мне в руку. — Зарегистрируешься, возьмешь ключ.
— А если не пойду? — спрашиваю я, хотя сама прекрасно видела, что Беа сделала с Шелби. Собственными глазами наблюдала, как она заметает следы, как лжет. В крайних обстоятельствах Беа способна на все что угодно.
— Ну ты же не хочешь, чтобы Дилайла пострадала?
Во мне тут же просыпается хрупкая надежда: Дилайла жива.
Если, конечно, Беа не врет.
Она выходит из машины. Засунув нож в задний карман джинсов и спрятав его под полу рубашки, открывает дверцу с моей стороны.
Встать получается не сразу — немного пошатывает, и в голове до сих пор стучит.
— Смотри не выкини какую-нибудь глупость, Мередит, я за тобой слежу. И не забывай: только я знаю, где Дилайла.
Я нервно сглатываю. Куда Беа спрятала Дилайлу? Так или иначе, если она жива, я просто обязана к ней вернуться. Надо делать все, как приказывает Беа, быть послушной — ради блага дочери.
Беа провожает меня на ресепшен, а сама встает подальше, чтобы камеры — если они тут есть — ее не засекли. Администратор берет у меня деньги и подает ключ. Ее беглого взгляда не хватает, чтобы заметить: мне нехорошо.
Мы с Беа входим в номер. Она требует запереть дверь, и я дрожащими руками ее запираю, потом велит включить свет и закрыть шторы. Сама почему-то ничего не трогает.
— Что ты хочешь со мной сделать, Беа?
Молчит.
Номер очень запущенный: ковровое покрытие в пятнах, штукатурка на стенах облупливается.
— Дилайла заболела, — начинаю я умоляюще, — ей нужны лекарства. Температура вот-вот опять поднимется, нужно будет дать жаропонижающее.
Никак не реагируя на мои слова, Беа приказывает:
— Возьми где-нибудь бумагу с ручкой.
Я без лишних вопросов начинаю шарить по ящикам, хотя в таких местечках, как этот мотель, вряд ли может где-то заваляться что бумага, что ручка. Тем не менее я нахожу старый телефонный справочник и вырываю оттуда страницу. Ручку дает Беа, предварительно вытерев ее о рукав.
— Пиши, — говорит Беа. — «С Дилайлой все хорошо, она в безопасности».
Я поднимаю на нее недоуменный взгляд.
— Пиши-пиши! «С Дилайлой все хорошо, она в безопасности».
Я медлю. Зачем такое писать? Тогда Беа достает из кармана нож и грозит им:
— Я не шучу, Мередит! Пиши, что тебе говорят. Если сделаешь все как надо, я привезу сюда Дилайлу. Но сначала напиши.
— Ладно, — нехотя соглашаюсь я и записываю под диктовку слова Беа — во‐первых, из-за обещания вернуть Дилайлу, а во‐вторых, из-за ножа, приставленного к горлу. Ничего другого мне не остается. Наверное, Беа планирует оставить нас на месяц в этом жалком мотеле. Джош решит, что мы сбежали, и таким образом Беа выиграет время, чтобы придумать, как быть дальше. Не самый плохой план. Месяц тут я вполне продержусь.
Единственное, чего никак не пойму, это почему Беа не привезла нас сюда сразу вместе с Дилайлой. Наверняка есть какая-то причина. Хотя, возможно, с нами обеими просто было бы сложнее управиться.
Дописав, я протягиваю листок Беа.
— Положи на комод, — говорит она, и я кладу. — Все должно выглядеть как самоубийство.
Осмыслить эти слова, так же как и что-либо сделать, я не успеваю, потому что уже через мгновение мои запястья обжигает невыносимая боль от полоснувшего по ним ножа. Я вскрикиваю и отстраняюсь.
— Уж извини, что я так прямо, — говорит Беа. — Ты сама виновата. Если б только ты держала рот на замке! Я предупреждала тебя, просила забыть о той ночи… Ты не захотела. Я никогда в жизни и пальцем не тронула бы ни тебя, ни Дилайлу. Но ты загнала меня в тупик. Я миллион раз повторяла, что в тюрьму не собираюсь. Что еще мне, по-твоему, оставалось делать?
Тут по моему запястью вновь проезжается лезвие. Льется кровь, и в попытках ее остановить я зажимаю кисть другой рукой и стараюсь увернуться от Беа, но комнатка совсем небольшая. Не выпуская нож, Беа преграждает мне путь к двери. Положение безвыходное. В мотеле сейчас никого, на парковке пусто. Даже если закричу, все равно никто не услышит. Никто не придет на помощь.
Так вот, значит, каков ее план… Заставить всех поверить, будто я вскрыла себе вены. Будто я отчаявшаяся суицидница.
Я прячу руки за спиной с мыслью, что таким образом выиграю немного времени, однако не беру в расчет, что у Беа может быть еще и план «Б». В ту же секунду мне в живот вонзается нож. В ужасе я наблюдаю, как Беа резко его вытаскивает. Дыхание тут же перехватывает. Из меня струится кровь, и я зажимаю рану руками. Беа делает шаг назад, смотрит на мои муки.
— Я этого не хотела! Ты была мне подругой! — кричит она сквозь слезы. — Ну почему ты вовремя не успокоилась?!
На смену боли приходит шок. Ноги слабеют, и я, шатаясь, тянусь к Беа.
— Прости, Мередит, — плачет она. — Прости меня, черт побери…
Беа отворачивается, не в силах смотреть на то, как я умираю. Зажимает уши, чтобы не слышать.
Я падаю на пол. Какое же это облегчение — прилечь. Я так устала…
Кейт
Наши дни
В дверь раздается звонок. Мы с Беа в это время на кухне: я только что пришла с работы и рассказываю, как прошел день, а она готовит на ужин энчилады с курицей. Беа нарезает перец, на сковороде подрумянивается курица, и у меня уже текут слюнки. На работе, как всегда, некогда было даже присесть и пообедать, поэтому удавалось только перехватывать между приемами пациентов.
День выдался сложный. Пришлось все-таки усыплять собаку, которую я довольно долго лечила. Сколько раз ни делай это, проще не становится. Усыплять животных мне приходится почти ежедневно, но еще труднее выносить, когда меня поливают грязью клиенты. Животных я обожаю, а вот их хозяева — уже другая история.