И они отправились. Зимние дороги рассказывали одну и ту же грустную историю, историю битв, обстрелов и бомбардировок… Заледенев в углу машины, Флавье сквозь иней, покрывший стекла, смотрел на проплывающие мимо темные поля, тщетно пытаясь воскресить в памяти зеленые деревья и луга, полные цветов. Мадлен теперь становилась все дальше, начинала по-настоящему умирать. Итак, еще одно усилие! Он начал пить, чтобы не думать, чтобы не чувствовать себя несчастным. Но когда напивался, появлялась Мадлен и говорила с ним о жизни, которая могла бы быть у них, и Флавье млел от блаженства. Другой Флавье просыпался утром с горечью в душе и сухостью в горле.
– Вот он, Сели! – закричал Гюстав.
Флавье кончиками пальцев протер стекло.
– Поверните направо, – сказал он. – Это должно быть в двух-трех километрах отсюда.
Такси двигалось по дороге, на которой валялись самые разные обломки. Вдалеке виднелись редкие дома с дымящими трубами.
– Я вижу высокую колокольню, – сказал Гюстав.
– Это она… Подождите меня около церкви.
Машина подъехала к указанному месту. Флавье вышел и поднял голову, чтобы посмотреть на галерею вокруг башни. Он совсем не растрогался, ему было просто холодно. Он направился к домам, которые видел, когда поднимался по лестнице и боролся с головокружением. Они действительно оказались там, бедные домишки с торчащими вокруг черными деревьями. Была и маленькая лавка с витриной. Флавье толкнул дверь. Внутри пахло керосином и свечами. Несколько открыток стояло на этажерке.
– Кто это там? – Из глубины магазинчика появилась старая женщина.
– У вас случайно нет яиц? – спросил Флавье. – Или немного мяса? Я болен, а в Париже купить невозможно.
У него был неубедительный тон. Он уже заранее знал, что она откажет. И с безразличным видом стал рассматривать открытки.
– Тем хуже, – пробормотал он, – тогда поищу в другом месте. Знаете, я все же куплю этот вид на церковь Сен-Никола… Это название мне что-то напоминает… Послушайте, в мае сорокового… газеты не писали о каком-то самоубийстве?
– Да, – ответила она. – Одна женщина упала с колокольни.
– Вот, вот… теперь вспоминаю. Жена парижского промышленника, не так ли?
– Да, мадам Гевиньи. Помню. Ведь это я обнаружила тело. Так много всего происходило, но бедную женщину я не забыла.
– Может быть, у вас есть немного водки. – спросил Флавье. – Я никак не могу согреться.
Она подняла на него глаза, которые видели все ужасы войны и теперь ничему не удивлялись.
– Может быть, – ответила она.
Флавье сунул открытку в карман и положил на прилавок несколько монет, потом она сходила за бутылкой и стаканом. Этикетка была сорвана, но спиртное оказалось крепким.
– Странная идея, – заметил он, – бросаться с колокольни.
Она медленно спрятала руки под передник. Возможно, ей такая идея не казалась странной.
– Женщина была уверена в результате. В колокольне более двадцати пяти метров. Она упала головой вниз.
– Понимаю, – проговорил Флавье.
Дыхание его участилось, но ощущения страдания не было. Он просто чувствовал, как Мадлен уходит все дальше. Каждое слово будто горсть земли на могилу.
– Я была одна в городе, – продолжала она. – Ни единого мужчины, всех мобилизовали, А женщины ушли в поле. В шесть часов я пошла в церковь помолиться за сына, который тоже был в армии…
Она ненадолго замолчала. Из-за черной одежды казалось, что ей еще больше лет, чем на самом деле.
– Вышла я через исповедальницу, в дверь, которая ведет на церковный двор. Там короче идти. Тогда-то ее и заметила… Потом понадобилось много времени, чтобы известить жандармерию.
От смотрела на кур, бродивших по полу. Видно, ей вспоминались страх, усталость того вечера, прибытие жандармов, хождение вокруг часовни, яркие фонари, освещающие землю, и, наконец, муж с платком у рта…
– Это ужасные моменты, – сказал Флавье.
Да. Особенно когда в течение недели у тебя толкутся жандармы. Они вообразили, что бедную женщину столкнули…
– Столкнули?.. Почему?
– Потому что днем около Сели люди видели машину с мужчиной и женщиной, которая направлялась сюда.
Флавье закурил сигарету. Так вот в чем было дело. Свидетели приняли его за мужа. И это подозрение привело Гевиньи к смерти.
К чему теперь протестовать? Объяснять этой старой женщине, что мужчиной был не Гевиньи и все это – страшная ошибка? Та история больше никого не интересовала. Он опорожнил стакан, поискал, чего бы еще купить, но ничего подходящего не нашел.
– Спасибо за вино, – сказал он.