С Блондингом мы познакомились в университете. Честно говоря, мы не очень симпатизировали друг другу. Он был коротконогим, плотным, толстощеким малым, которого больше всего интересовали высокие оценки на экзаменах.
В те золотые годы, когда молодые люди – аспиранты или даже бакалавры – больше интересуются девушками и танцами, чем математикой, Блондинг говорил только об извлечении корня или об уравнениях с двумя неизвестными. Когда мы хвастались друг перед дружкой своими любовными победами, действительными или вымышленными, он смотрел на нас отсутствующим взглядом, с насмешливой улыбкой на губах, повергая всех в уныние своей осуждающей физиономией.
Я совсем забыл о нем, но однажды пришел домой к профессору Ланкасту и увидел его среди приглашенных. Блондинг первым подошел ко мне и протянул руку, улыбаясь во весь рот.
– Привет, старина! Ты меня помнишь?
Тон у него был покровительственный, и это меня удивило. Но тут я подумал кое о чем.
– Послушай, а «лаборатория Блондинга» не твоя ли собственность?
– Почему бы и нет? Моя, действительно.
Уже по одной интонации можно было составить точное представление об этой неприятной личности.
Он с излишними подробностями объяснил мне, что получил государственную лицензию на обработку опия для применения в различных лекарственных препаратах, поступающих в аптеки. Подобное разрешение, выдается крайне редко и только отдельным лабораториям, поэтому занятие это исключительно выгодно.
Я представил его Мари-Клод и побыстрее улизнул, так как, несмотря на свою блестящую удачу, Эдуард Блондинг был мне чрезвычайно антипатичен.
Когда мы остались с женой одни, я спросил:
– Ну, что ты о нем думаешь?
– Он не более занимателен, чем работник похоронного бюро.
– Вот поэтому у меня нет ни малейшего желания с ним встречаться.
– А он пригласил нас отобедать на будущей неделе.
– И ты согласилась?
– Безусловно. Разве можно пренебрегать таким полезным для тебя знакомством?
Меня обрадовал ее ответ, потому что впервые Мари-Клод проявила интерес к моим делам. До сих пор она судила о людях со своей колокольни, учитывая только то, что они могут дать ей, совсем не заботясь о моей карьере.
Одно приглашение следовало за другим, за год мы встретились с Блондингом раз двадцать. В последний – на пышном празднестве в его особняке напротив Буа-де-Булонь, которое он устроил именно в субботу, накануне моего отъезда в Брюссель.
Лемер не спускал с меня глаз, желая увидеть, какое впечатление произведет его известие. Я был настолько поражен, что, некоторое время молчал, не в силах произнести ни слова. Но, наконец, пробормотал:
– Меня, надеюсь, не обвиняют в этой краже?
– Во всяком случае, очень подозревают.
– Боюсь, скоро мне придется доказывать, – что «душитель из Ньютауна» и «вампир из Дюссельдорфа» – это не я!
Эта жалкая шутка никак не подействовала на Жоржа. – Напрасно ты столь легкомысленно смотришь на такие вещи, Тэд. Это важно, очень важно.
Я воздел руки к небу.
– Обвинение в торговле наркотиками само по себе чудовищно, но подозревать меня в их краже – настоящее безумие!
Невольно я повысил голос и почти прокричал конец фразы. Надзиратель, отвечавший за боксы, остановился перед нашей стеклянной дверью и, нахмурившись, посмотрел на меня.
Лемер успокоил его жестом, протянул мне сигарету и спокойно продолжил:
– Зря ты так горячишься, только навлекаешь на себя неприятности. Мне понятно твое возмущение. Если бы я сомневался в твоей искренности, то не взялся бы за это дело. Я знаю тебя достаточно давно и убежден, что ты не способен на подобное, но ведь одной уверенности твоего старого друга и защитника мало. Судья Перрен не друг и не защитник. Ему поручено расследование, он делает выводы только на основании фактов. А они убийственны. В воскресенье утром в твоей машине нашли четыре пакета с двумя килограммами морфия, а в тот же день Блондинг заявил, что сторож оповестил его о краже в лаборатории в первой половине ночи.
– А почему сигнал поступил так поздно?
– Сторож был связан, потерял от удара сознание и только днем сумел освободиться и добраться до телефона. В больнице у него обнаружили трещину в черепе, но не очень опасную. Он ничего не видел и не мог сообщить примет грабителей. Никаких отпечатков пальцев в лаборатории не нашли, но полученный накануне морфий исчез.
– Ты говорил – шестьсот килограмм? Но это же невероятно даже для такой большой лаборатории!
– Верно. Но дело в том, что этот груз предназначался не для одного только Эдуарда Блондинга. Его контора как бы головная в химико-фармацевтическом объединении: сюда привозят сырье для всех, а потом уже делят. Как я уже говорил, это совершенно законно, у Блондинга есть письменное разрешение министра здравоохранения. Наркотики закупались оптом, потому что так было дешевле и выгоднее не только лаборатории Блондинга, но и всем остальным.