Я приехал и объявил о своем решении с ней расстаться.
Она приняла это спокойно, однако попросила распить с ней бутылку шампанского.
– Сохраним хорошее воспоминание о нашем последнем свидании, – очень мило сказала она.
Я ушел от нее около половины третьего и вернулся к Блондингу. Мне казалось, мое отсутствие осталось незамеченным, но получается, некоторые гости обратили на это внимание в течение тех трех часов.
Когда я закончил свой рассказ, Лемер покачал головой.
– Я понимаю, что сначала ты не мог сказать мне этого из-за Мари-Клод, но подобным чувствам больше не место. Свидетельство Моники Вотье необходимо.
– А Мари-Клод узнает?
Он сделал неопределенный жест.
– В принципе не должна. Но пресса уже вовсю шумит о твоем отсутствии, и я не могу ручаться, что журналисты не пронюхают остальное и не предадут огласке.
Я вздохнул в отчаянии.
– Только этого мне не хватало!
– Твои сентиментальные отношения с женой теперь дело второстепенное. И если она любит тебя по-настоящему, то расценит связь с этой особой как нечто случайное. Иначе ваш брак не имеет смысла и вы все равно потом разведетесь. Возможно, говорить так сейчас нечутко, но надо смотреть правде в глаза. Пока же самое главное – вытащить тебя из ямы.
И я дал ему адрес Моники Вотье.
– Я сейчас же все сообщу судье, и ее вызовут. Если это тебя хоть немножечко подбодрит, помни: такое свидетельство снимает самое тяжкое обвинение.
Я посмотрел на него с недоумением, и он пояснил:
– Торговля наркотиками разбирается в обычном уголовном суде, а воровство со взломом в ночное время, даже без покушения на жизнь человека, – судом присяжных. И хотя ты не юрист, полагаю, разницу понимаешь.
Он покинул меня, дружески похлопав по плечу, а я вернулся в камеру еще более подавленным, чем прежде.
Через два месяца меня привели во дворец правосудия, где после бесконечного ожидания в одной из крошечных каморок, которые прозвали мышеловками, я попал, наконец, в кабинет судьи Перрена.
Лет пятидесяти, он был высок, худощав и благороден, сквозь стекла очков в роговой оправе смотрели проницательные глаза.
Лемер ждал там же, он молча пожал мне руку.
Допрос начался сразу.
Когда я повторил судье, чем занимался в ночь с субботы на воскресенье, он чуть помедлил, заглянул в бумагу перед собой и спокойно заявил:
– По просьбе вашего защитника я допросил мадемуазель Вотье. Она категорически отрицает, что встречалась с вами тогда.
Я буквально подскочил.
– Но это невозможно! Может, она спутала число?
– Допустим, кто-то из вас действительно ошибается. Желая рассеять это недоразумение, я вызвал ее на очную ставку.
Дежурный судейский чиновник подошел к двери и пригласил Монику Вотье.
Она развязно вошла, обворожительно улыбнулась и села, скромно натянув на колени юбку, но при этом ни разу не взглянула на меня.
– Мистер Спенсер утверждает, что в ночь на двадцать девятое провел два часа вместе с вами. Вы же, мадемуазель, показали, что не видели его. В присутствии обвиняемого прощу вас либо подтвердить, либо изменить ранее сделанное вами заявление.
Только теперь она повернулась ко мне. На ее лице было удивление и негодование.
– В конце концов, господин судья, это безобразие! Я никогда не принимала у себя мужчин в ночное время. А если бы нуждалась во врачебной помощи, тоже не могла бы об этом забыть. Боюсь, под влиянием всех своих неприятностей мистер Спенсер просто потерял голову и возводит на меня напраслину.
Я открыл было рот, желая протестовать, но судья жестом приказал мне молчать.
– Значит, вы повторяете свое заявление?
– Да, безусловно!
– Обращаю ваше внимание на важность этих слов.
Факт приезда к вам обвиняемого необходимо подтвердить, чтобы рассеять тяготеющее над ним подозрение в ограблении лаборатории Блондинга. Изменение первоначальных показаний не принесет вам никакого вреда. Я просто помечу, что вы ошиблись.
Я почувствовал к Перрену настоящую благодарность: протягивая спасительную руку утопающему, он наверняка выходил за рамки обычных правил проведения расследования.
– Я не ошибаюсь, мне больше нечего добавить.
Судья посмотрел на меня.
– А вы что скажете, мистер Спенсер?
– Я тоже не ошибся, эта женщина просто лжет.
Судья обратился к Монике:
– Благодарю вас, мадемуазель, Вы свободны.
Она грациозно раскланялась и вышла, даже не посмотрев на меня.
Еще одна очная ставка была с Эдуардом Блондингом. Он произнес в мой адрес несколько похвальных фраз, описал как честного человека, известного ему со студенческих лет, заявил, что полностью мне доверяет, пожал руку и добавил на прощание: