Утро тянулось бесконечно долго. В газетах печатали в основном всякие фантастические предположения полицейских и репортеров относительно гибели Моники. Говорилось даже, что ее мог убить из ревности любовник. Но дневные газеты решительно отвергли эту версию, потому что тот, как выяснилось, во время убийства находился в Бордо, а значит, у него было неопровержимое алиби. И за отсутствием других подозреваемых я остался основным.
Впрочем, и газеты, и радио подчеркивали, что меня разыскивают только как свидетеля, но при этом сообщали мои приметы и напоминали о недавнем освобождении из тюрьмы.
Около часа дня бармен принес жареную свинину с картофелем, но я едва до них дотронулся.
Сидя перед окном, я, как любопытная старая дева из провинциального городка, смотрел сквозь тюль на улицу, на прохожих. Было жарко, солнечно и рукой подать до моря, но я не мог этим пользоваться.
Прохожие беззаботно улыбались, радуясь погожему деньку, болтали о пустяках. Все были легко одеты, я им страшно завидовал, тоже мечтая о праве гулять и наслаждаться жизнью, купаться и танцевать с хорошенькой девушкой, а не скрываться в запертой душной комнате.
«У тебя есть только один шанс из ста».
Эта фраза преследовала меня, как надоевший рефрен. Может, и правда было бы умней послушаться и не стараться встретиться с Моникой Вотье? Ведь тогда я бы мог пользоваться так дорого доставшейся мне свободой!
Но я тут же опомнился. Целых пять лет мысль о возмездии не давала мне покоя, поддерживала меня, помогла не опуститься, спасла от безумия.
Почему же теперь такое малодушие?
Я встал и принялся ходить по комнате. Четыре шага – поворот, еще четыре – снова поворот. На протяжении пяти лет вот так же я ходил по тюремной камере. А теперь просто сменил обстановку.
В одиннадцать вечера пришел Кусселли.
– Не думай, что я про тебя забыл, но мне надо работать в своей коробке. Это мой единственный заработок.
– Зачем ты извиняешься? Я и без того достаточно переживаю, что доставляю тебе столько хлопот.
– Мои парни раскопали одного Бланка, хозяина гаража в Ницце, но не того. По имени Август, семидесяти лет.
– Может, его отец?
– Мы тоже об этом подумали. Под предлогом финансовой инспекции ребята его расспросили. Он одинокий, вдовец, ни жены, ни детей.
Я горестно вздохнул. Кусселли похлопал меня по плечу.
– Не падай духом, мы не бросим поисков. Только если сам откажешься.
– Я сейчас в таком положении, что, если бы и хотел, уже поздно.
Он промолчал, но посмотрел на меня с любопытством. И вдруг я почувствовал необходимость довериться ему полностью. Не из желания оправдаться, а чтобы не чувствовать себя одиноким со своей невероятно тяжелой тайной на плечах.
– У тебя есть время выслушать меня?
Я завершил свою исповедь уже за полночь, начав с женитьбы и кончив убийством Моники Вотье. Кусселли слушал меня внимательно, ни разу не прервал, только беспрерывно дымил, прикуривая одну сигарету от другой.
– Теперь ты знаешь не меньше меня… Не думай, будто я рассказывал небылицы, чтобы разжалобить тебя. Доказывать свою невиновность тоже не собирался. Ведь твое отношение ко мне не зависит от того, виновен я или нет.
Он улыбнулся и несколько раз кивнул.
– Конечно, это ничего бы не изменило, потому что ты пришел от Пастеля. А потом, твои дела касаются только тебя, и я не стал бы ни о чем спрашивать. Но сейчас с чистой совестью могу сказать: на твоем месте я бы поступил так же.
– Теперь ты понимаешь, что Марсель Бланк – единственная возможность узнать, кто все это организовал.
– Да, распутать эту историю сможешь только ты сам. Я, как и ты, провел за решеткой пять лет, нам известен твердый закон, существующий у зеков: самому заниматься своим делом. Я никогда не стану осведомителем, но и непосредственно участвовать ни в чем не собираюсь. Не сомневайся, я сделаю все, чтобы отыскать Марселя Бланка. Остальное – твоя работа. Скрывать тебя буду, сколько потребуется, потому что ненавижу легавых, это дело принципа. Но большего у меня не проси.
Прошло еще два дня, в течение которых я метался от кровати к окну, от окна к двери и назад. Газеты перестали писать об убийстве Моники Вотье, а если и мелькали кое-какие сообщения, то только на третьей странице, причем все они были ерундой.
Я ничего не писал Анне из боязни, что письма к ней будут проверять. Бармен, приносивший мне еду, говорил только о погоде. Барометр упорно показывал «ясно».
Это совсем не радовало. Синее, спокойное море, о котором я тосковал все эти годы, существовало не для меня, нельзя было даже пройтись по кромке воды.