Я лежал связанный. Руки были скручены за спиной веревкой, которая соединялась с другой, опутавшей мне ступни.
Дизель стучал все так же ритмично, единственный иллюминатор задернули занавеской, и в каюте было темно.
Не в силах разглядеть циферблат, я не знал, который был час и сколько времени провел без сознания.
Было совершенно ясно, что худшего положения, чем у меня, нельзя и придумать. Принявшись за расследование один, я по неопытности немедленно попал даже не в западню, а в волчью яму.
Вчерашние действия убийц в лесу Гримо должны были предупредить меня об их намерениях. Еще удивительно, что я не был прикончен, пока не мог оказать сопротивления.
Проще всего было привязать к ногам груз и вышвырнуть меня за борт.
Дверь в каюту открылась, и наверху зажглась лампочка, залившая все ярким светом. Это заставило меня заморгать и вызвало новую волну такой боли, что я невольно сморщился и зажмурился.
А когда снова открыл глаза, осмотрелся. Оказалось, меня поместили в ту же каюту, куда я попал, как только забрался на яхту. Я узнал письменный стол и гардероб.
Вошедший человек взглянул на меня с любопытством, закрыл дверь, сел на табурет перед столом и закурил, уже не отводя глаз.
В элегантном костюме из серой альпаки, он имел стройную фигуру, был загорелым, с черными, чуть поседевшими на висках волосами. На носу красовались очки в золотой оправе, которые делали его похожим на ученого.
Несмотря на прошедшие годы, я его хорошо помнил и сразу же узнал:
– Добрый вечер, доктор, как вы себя чувствуете?
Голос и манеры его были вкрадчивы, что принято называть светскостью.
– Добрый вечер, месье Ван Воорен, если это ваша настоящая фамилия.
Он слегка улыбнулся и покачал головой с одобрительным видом.
– Разумеется, настоящая. У вас неплохая память.
– Это необходимое условие успеха при моей профессии.
– Несомненно. Ну и потом нельзя ожидать иного, если человек обязан кому-то пятью годами тюрьмы и лишением права заниматься врачебной практикой!
Он вынул из кармана и протянул мне золотой портсигар.
– Вы курите?
Потом довольно неубедительно прикинулся, будто впервые заметил, что руки у меня связаны.
– Ах, простите…
Сунул мне сигарету в рот и поднес спичку.
– Пожалуйста, доктор.
Затем снова уселся на табурет.
– Да, все это понятно, если рассматривать под таким углом зрения.
– А разве есть другой? – возразил я ему. – Факт остается фактом: мне по вашей милости пришлось отсидеть в тюрьме пять лет.
При каждом слове сигарета чуть не выпадала из моих губ.
– Конечно, конечно, но неужели это было так неприятно?
На секунду я даже опешил от его наглости, потом меня охватила ярость. Слушать развязную болтовню этого типа, загорелого, здорового, пользующегося любыми благами жизни, было просто невыносимо.
Я выплюнул сигарету и ответил:
– Нет, все получилось изумительно. У меня осталось самое светлое воспоминание об этих годах жизни.
Наклонившись, он поднял с пола мою сигарету, потушил ее в пепельнице и проговорил покровительственным тоном человека, сознающего свое превосходство:
– Напрасно нервничаете, доктор. Если бы ваш пациент вел себя, как вы сейчас, интересно, какой бы диагноз вы ему поставили?
Выслушав эту тираду, я решил не давать ему больше повода издеваться надо мной и вообще перестать отвечать. Его наглость и самодовольство перешли всякие границы.
– Поскольку я никогда не был в тюрьме, то могу судить о ней только со слов других, имевших такой опыт. Вы же интеллигентный человек, доктор, и должны иметь хотя бы немного философского отношения к жизни…
– К чему вы клоните?
– Миллионы мужчин, женщин и детей познали во время войны ужасы концлагерей. Поверьте, там условия были намного хуже, чем у вас!
– Повторяю: к чему вы клоните?
Он картинно поднял руку и продолжил:
– Разрешите мне закончить. Эти люди утратили свободу без всякой вины, по религиозным, расовым или политическим причинам. Большинство из них умерло, погибло в невыносимых мучениях. Они заслужили такую участь не больше, чем вы, доктор Спенсер. Говорю это, чтобы вы уяснили: пять лет тюремного заключения – сущая безделица по сравнению с настоящими страданиями.
– В понимании тех, по чьей вине эти пять лет возникли!
Моя реплика не претендовала ни на глубину, ни на остроумие, просто я был поражен аморальной логикой собеседника.
– Да, пять лет – ничто в нашей жизни, – невозмутимо продолжал он. – И лучшее доказательство тому – те же пленники концлагерей. Ведь они, несмотря на непереносимые муки, были готовы на все, лишь бы уцелеть.