– Послушай, будь логичным, – сказал он. – Или твоя жена тебя обманывает, или она больна, или по какой-то причине симулирует, других решений не может быть.
Гевиньи потянулся к пепельнице на письменном столе и ударами короткого пальца стряхнул солидный нарост белого пепла. Он грустно улыбнулся.
– Ты рассуждаешь точно так же, как это делал я. Только я совершенно уверен, что Мадлен меня не обманывает, профессор же Лаварен объявил ее абсолютно нормальной. А к чему ей симулировать? По какой причине? Ведь никто не станет это делать ради удовольствия. Никто не будет терять два часа в лесу из-за ничего. А я рассказал тебе только одну деталь, но таких ведь множество.
– А ты говорил с ней?
– Да… много раз. Я спрашивал, что она чувствует, когда начинается приступ и возникают эти грезы.
– Как же она ответила?
– Что я напрасно беспокоюсь: она не грезит, и все происходящее вокруг волнует ее так же, как остальных людей.
– Но она не выглядела недовольной?
– Пожалуй… нет, скорее смущенной.
– У тебя не было впечатления, что она лгала?
– Совсем нет. Скорее наоборот, она мне показалась испуганной… Я даже хочу признаться в одной вещи, которая, чем все считали, что материнство вернет ей устойчивость. А потом внезапно…
– Пока я не вижу здесь никакой связи с твоей женой, – заметил Флавье.
– Связи? – возбужденно повторил Гевиньи. – Сейчас поймешь. После смерти родителей Мадлен унаследовала кое-какие драгоценности, которые принадлежали еще ее прабабке, в том числе – янтарное ожерелье. Так вот, она не перестает с ним заниматься, перебирать, любоваться… с таким видом… как бы это сказать, с тоской если хочешь. Потом, у нас дома есть портрет Полин Лагерлак, написанный ею самой, ибо она тоже рисовала! Мадлен часы проводит перед ним как завороженная. Но скажу еще больше: недавно я обнаружил, что она поставила его на стол в салоне около зеркала. Надела на шею ожерелье и пыталась причесаться так же, как дама на портрете. У нее до сих пор эта прическа, – смущенно закончил Гевиньи, – тяжелый шиньон на затылке.
– А что, она похожа на, Полин?
– Может быть… очень отдаленно.
– Хорошо, я повторяю вопрос: чего ты конкретно опасаешься?
Гевиньи вздохнул, взял сигарету и стал ее внимательно рассматривать.
– Не смею даже признаться в том, что бродит у меня в голове… Но совершенно очевидно, Мадлен стала другой. Более того! Иногда мне кажется, что женщина, которая живет рядом со мной, не Мадлен!
Флавье встал и неестественно рассмеялся.
– Ну и ну! Кем же ты хочешь ее считать? Полин Лагерлак? Ты преувеличиваешь, мой бедный Поль… Что тебе предложить? Портвейн? Чинзано? Кап-корс?
– Порто.
И когда Флавье прошел в столовую, чтобы поставить на поднос вино и стаканы, Гевиньи закричал:
– А ты, я даже не спросил, ты не женился?
– Нет, – ответил глухой голос Флавье, – и не имею ни малейшего желания.
– Я случайно узнал, что ты бросил полицию, – продолжал Г евиньи.
Наступило короткое молчание.
– Тебе помочь?
Гевиньи оторвался от своего кресла и подошел к открытой двери. Флавье откупоривал бутылку. Гевиньи оперся о косяк.
– У тебя очень мило… Знаешь, я должен извиниться, что надоедаю тебе своими историями. И потом, я очень рад встретить тебя наконец. Мне нужно было сперва предупредить о своем появлении по телефону, но, понимаешь, я так занят…
Флавье выпрямился и спокойно отложил пробку. Неприятный разговор закончился.
– Ты говорил о морских сооружениях? – спросил он, наполняя стаканы.
– Да. Мы делаем корпуса для катеров. Очень крупный заказ. Кажется, в Министерстве ждут каких-то неприятностей.
– Еще бы! Нужно наконец разделываться с войной. Ведь скоро май… Твое здоровье, Поль.
– Твое, Роже.
Они выпили, глядя друг другу в глаза.
Когда Гевиньи стоял, было видно, какой он коренастый и низенький. Он расположился возле окна, и его романтическое лицо с маленькими ушами и высоким благородным лбом хорошо освещалось. Вместе с тем, Гевиньи не хватал с неба звезд. Этот профиль римского проконсула у него получился благодаря частице прованской крови. А после войны этот парень будет стоить миллионы… Флавье был недоволен собой за такие мысли, разве он сам не пользовался отсутствием сейчас других людей? Правда, его освободили от воинской повинности, но это, возможно, не было извинением. Он поставил свой стакан на поднос.
– Чувствую, эта история засела у меня в голове… У твоей жены никого нет на фронте?
– Какие-то далекие братья, которых мы никогда не видели. Другими словами, никого из родных.
– А как ты с ней познакомился?
– Довольно романтическим образом.