В два часа он уже ждал ее на площади Этуаль. Она всегда была точна при встречах.
– Вот как, – сказал он, – вы сегодня в черном.
– Я очень люблю черный цвет, – призналась она. – Если бы мне удалось все делать по своему желанию, я бы всегда носила черное.
– Но почему? Ведь это так мрачно.
– Совсем нет. Черное делает мысли ясными и вынуждает принимать себя всерьез.
– А если бы вы носили голубое или зеленое?
– Даже не знаю. Наверное, появилось бы ощущение, что я ручеек или тополь… Девочкой я верила в магические свойства цветов… Поэтому мне и захотелось заняться живописью.
Она взяла его под руку с той доверчивостью, которая всегда его трогала.
– Я тоже, – сказал он, – тоже пытался рисовать, но у меня плохо получалось.
– Ну и что из того? Ведь здесь только цвета имеют значение!
– Мне бы хотелось посмотреть ваши полотна.
– О! Они немногого стоят… На них не увидишь ничего конкретного. Это мечты… а вы мечтаете в красках?
– Нет… Я все вижу серым… как в кино.
– Тогда вы не сможете понять. Вы слепой!
Она засмеялась и сжала его руку, показывая, что шутит.
– Это настолько прекраснее так называемой реальности, – продолжала она. – Попробуйте представить цвета, которые трогают себя, едят себя, пьют себя, которые полностью проникают в вас. Делаешься похожим на насекомое, сливающееся с листком, на котором сидит. Каждую ночь я мечтаю о несбыточном мире.
– Вы тоже… – пробормотал он.
Прижавшись друг к другу, они обошли площадь Согласия, не глядя ни на кого. Он едва замечал, куда идет, поглощенный разговором.
– Мальчиком, – сказал он, – я грезил неведомыми странами. Могу даже показать вам на карте, где они находятся.
– Это не то же самое.
– О, нет, как раз то же. Моя греза полна сумрака, а ваша – света, но я отлично знаю, что они тождественны.
– И вы больше не верите в это?
Флавье колебался, но она смотрела на него с такой надеждой! Будто придавала огромное значение его ответу.
– Нет, еще верю. Особенно с тех пор, как узнал вас.
Некоторое время они продолжали прогулку в молчании.
Общий ритм шагов вызывал в них общие мысли. Потом они пересекли широкий двор, поднялись по маленькой темной лестнице и погрузились в прохладу дворца.
– Лично я не просто верю, а знаю, – продолжала она, – знаю, что он существует… Такой же реальный, как и наш, только нельзя об этом говорить вслух.
Гигантские статуи святых, стоящие друг за другом, большими пустыми глазницами смотрели, как они проходили мимо. Египетские божества. Вдалеке были видны саркофаги и огромные камни с загадочными письменами. В глубине пустых залов гримасничали головы быков, изъеденные временем.
– Я уже ходила здесь под руку с мужчиной, – пробормотала она. – Давно, очень давно… Он напоминал вас, но у него были бакенбарды.
– Это, без сомнения, иллюзия. Впечатление, что уже видел это когда-то, часто бывает.
– О, нет… Я смогу дать вам подробности исключительной точности… Вот слушайте: я часто вижу маленький городок, названия которого не знаю… Не знаю даже, находится ли он во Франции, и все-таки часто прогуливаюсь по нему, будто всегда там жила. Его пересекает река. Справа видна Триумфальная арка в романском стиле… Если пойти по бульвару, обсаженному платанами, то слева будут арены… несколько сводов, лестница с обломанными ступенями. На аренах – я вижу, что их три, – выросли тополя, стадо баранов пасется…
– Но… я знаю этот ваш город! – воскликнул Флавье. – Это Сент, а река – Шаранта.
– Может быть!
– Правда, арены разрушились, и нет больше тополей.
– В мое время они там были… а маленький фонтан все еще существует? Девушки подходили и бросали в него шпильки, чтобы выйти замуж в тот же год.
– Источник Святой Эстеллы?
– Еще церковь за аренами… высокая церковь с очень старыми колоколами.
– Сент-Этроп!
– Вот видите.
Они медленно шли мимо загадочных рук, пахнущих воском. Порой им встречался посетитель, внимательный, сосредоточенный. Они были поглощены друг другом и почти не замечали львов, сфинксов и быков вокруг.
– Как вы назвали город? – спросила она.
– Сент…
– Наверное, я жила там… когда-то.
– Когда-то… Когда были маленькой?
– Нет, нет, – терпеливо возразила Мадлен, – в моем другом существовании.
Флавье не протестовал. Слова Мадлен будили в нем слишком много отзвуков.
– Где вы родились? – спросил он.
– В Арденнах, совсем близко от границы. Война всегда проходила через нас. А вы?
– Я был воспитан моей бабушкой, около Сомюра.
– Я единственная дочь, – сказала Мадлен. – Мама часто болела, а отец проводил все свое время на фабрике. У меня было невеселое детство.