Они вошли в зал, по стенам которого висели портреты. Глаза людей с этих картин долго провожали их. Иногда то были вельможи со строгими лицами, иногда роскошно одетые офицеры, с рукою на шпаге и с лошадью позади.
– А в юности, – прошептал Флавье, – у вас еще не было грез… предвидений?
– Нет, я была только одинокой, предоставленной себе самой.
– И… когда это началось?
– Совершенно внезапно. Не очень давно… Просто почувствовала, что это не я… понимаете? Похоже на ощущение, которое испытываешь, когда проснешься и не узнаешь своей комнаты.
– Да… Если бы я был уверен, что не рассержу вас, – сказал Флавье, – то задал бы один вопрос.
– У меня нет секретов, – задумчиво сказала Мадлен.
– Можно?
– Прошу вас.
– А вы не думаете больше о том… чтобы исчезнуть?
Мадден остановилась и подняла на него глаза, глаза, которые всегда смотрели умоляюще.
– Вы не поняли меня, – пробормотала она.
– И все же ответьте.
Небольшая группа посетителей стояла перед картиной, Флавье увидел на ней крест, бледное тело, упавшую на плечо голову, тонкую струйку крови под левой грудью. Немного дальше к небу было поднято женское лицо. Мадлен весила не больше тени на его руке.
– Нет… не настаивайте.
– Я именно настаиваю… Это не меньше в ваших интересах, чем в моих.
– Роже… Умоляю вас.
Она сказал это едва слышно, но тем не менее Флавье был ошеломлен. Он обнял Мадлен за плечи и притянул к себе.
– Разве вы не понимаете, что я люблю вас? Что я не хочу вас потерять.
Они шли, как два автомата, между мадонной и Голгофой. Она медленно сжала его руку.
– Вы пугаете меня, – сказал он, – но я нуждаюсь в вас… Наверное, мне нужно ощущать страх… чтобы презирать ту жизнь, которая у меня есть… Если бы я только был уверен, что вы не ошибаетесь!
– Уйдем отсюда.
Они прошли через пустые залы, разыскивая выход. Она нр выпускала его руки, а все сильнее за него цеплялась. Наконец они спустились по ступенькам и очутились, немного запыхавшиеся, у лужайки, на которой устремлялась к небу струя воды. Флавье остановился.
– Я спрашиваю себя: не сумасшедшие ли мы немного?.. Вы помните мои недавние слова?
– Да, – ответила Мадлен.
– Я признался, что люблю вас… Вы хорошо это слышали?
– Да.
– А если я буду повторять, что люблю, вы не рассердитесь?
– Нет.
– Это невероятно!!! Хотите еще пройтись?.. Нам так много нужно сказать друг другу.
– Нет… Я устала. Надо возвращаться!
Она казалась испуганной и была бледна.
– Я поймаю такси, – предложил Флавье, – но сначала примите маленький подарок.
– Что это такое?
– Откройте! Откройте!
Она развязала узел, развернула пакет, положила на раскрытую ладонь портсигар с зажигалкой и покачала головой. Потом открыла портсигар и прочла слова на карточке.
– Мой бедный друг, – сказала она.
– Идемте!
Он увлек ее к улице Риволи.
– Не благодарите меня, – продолжал он. – Я знал, что вам нужна зажигалка… А мы увидимся завтра?
Она кивнула.
– Хорошо. Поедем за город… Нет, нет, ничего не говорите, оставьте меня с воспоминанием об этом дне… Вот и ваше такси… Дорогая Эвридика, вы не знаете, каким блаженством меня оделили.
Он взял ее руку и прижал свои губы к перчатке.
– Не смотрите больше назад, – сказал он, открывая дверцу такси.
Он был измучен физически и умиротворен, как в давние времена, когда целыми днями бродил по берегам Луары.
Глава 5
Все утро Флавье с нетерпением ждал телефонного звонка Мадлен. В два часа он побежал к их обычному месту свидания на площадь Этуаль. Она не пришла. Он позвонил Гевиньи, но тот уехал в Гавр и вернуться должен был только на следующее утро около десяти часов.
Флавье провел томительный день. Заснуть он не смог и до зари уже был на ногах, шагая по своему кабинету, и представлял разные трагические картины. Нет, с Мадлен ничего не могло случиться! Это невозможно! И между тем… Он сжимал кулаки, стараясь побороть панику. Никогда он не должен был признаваться в этом Мадлен. Они оба обманывали Гевиньи. Ведь тот доверял ему и передал Мадлен на хранение. Нужно покончить с этой бессмысленной историей. И поскорее!.. Но когда Флавье попытался представить себе жизнь без Мадлен, что-то сломалось в нем: он открыл рот и вынужден был прислониться к краю стола и спинке кресла. Он готов был проклинать бога, судьбу, фатальность, все, что называется этими словами, все приведшее его к таким ужасным обстоятельствам. Он всегда был изгнанником, отвергнутым даже войной! Он опустился в кресло, в котором сидел Гевиньи в день их первой встречи. А не преувеличено ли это несчастье? Чувство, настоящее чувство не может так развиться за две недели. Опершись подбородком на ладонь, он стал размышлять. Что ему известно о любви? Он никогда не любил никого. Но, конечно, всегда страстно желал счастья, как бедняк перед витриной. Однако между счастьем и ним стояло нечто холодное и твердое. И когда, наконец, он сделался инспектором, ему показалось, что теперь его жизнь будет предназначена для защиты этого мира, счастливого и радостного. Такая вот витрина… А Мадлен… нет… Он не имел права… Он не мог быть заодно с ворами. Тем хуже. Он откажется!.. Бедняга. Вот так, при первой же трудности спасовал. А Мадлен, может быть, уже готова была полюбить его…