Али осталась в машине. Я возвращаюсь к ней.
– Присмотри за пальто.
– Что мне сделать?
– Найди профессора. Скажи, что он мне нужен. Потом поищи Рэйчел. Должна же она где-то быть.
На лице Али масса вопросов. Она сомневается в том, что я знаю, что делаю. Я пытаюсь изобразить самоуверенную улыбку и возвращаюсь к Алексею.
Когда мы входим в комнату для задержанных, воцаряется тишина. Клянусь, я и правда слышу, как растут цветы в горшках и как высыхают на бумаге чернила, – так тихо становится вокруг. Эти люди – мои друзья и коллеги. Теперь они отводят глаза и не обращают на меня внимания. Может, я все-таки погиб на реке, просто еще не понял этого?
Я оставляю Алексея с Карлуччи в комнате для допросов. У меня сильно колотится сердце, и я не могу собраться с мыслями. Сначала звоню Кэмпбеллу. Он на совещании в Скотленд-Ярде, поэтому я отправляю ему голосовое сообщение. Через двадцать минут он врывается в участок, мечтая, чтобы ему под ноги попалась кошка, которую можно пнуть.
Встретив меня в коридоре, он орет:
– Ты совсем спятил?!
Я расцениваю это как риторический вопрос.
– Может, убавишь громкость?
– Что?
– Пожалуйста, говори тише. У меня в комнате для допросов сидит подозреваемый.
На этот раз голос похож на сдавленное рычание:
– Ты арестовал Алексея Кузнеца?
– Он знает о выкупе. И скрывает информацию.
– Я же велел тебе не лезть в это дело!
– Погибли люди. И Микки Карлайл может быть жива.
– Я этого уже достаточно наслушался. Я хочу, чтобы ты вернулся в больницу.
– Нет, сэр!
Он снова издает глухое рычание, как медведь, выходящий из берлоги.
– Сдайте свой значок, инспектор. Вы отстранены.
Дальше по коридору открывается дверь, появляется Фрэнк Карлуччи, а за ним – Алексей Кузнец. Итальянец вопит, тыча в меня пальцем:
– Я хочу, чтобы этому офицеру предъявили обвинение!
– Да пошел ты! Хочешь моего мяса? На!
Мною овладевает неудержимая ярость, как будто кто-то нажал тревожную кнопку у меня внутри. Кэмпбеллу приходится удерживать меня. Я пытаюсь вырваться из его рук.
Алексей медленно поворачивается и улыбается. У него потрясающе холеная внешность.
– Вы у меня кое-что забрали. Я не плачу дважды.
11
Я молча сижу в комнате для допросов, давно допив чай и доев имбирно-ореховое печенье. В комнате пахнет страхом и ненавистью. Быть может, это пахнет от меня.
Если бы у Кэмпбелла была возможность, он арестовал бы меня. Теперь он хочет, чтобы я вернулся в больницу, поскольку якобы не может гарантировать моей безопасности. На самом деле, он мечтает убрать меня подальше, чтобы я не путался под ногами.
Мои пальцы почти инстинктивно нащупывают капсулу с морфином. Меня мучит боль в ноге или уязвленная гордость? Я хочу на какое-то время отвлечься от мыслей. Хочу забыться. Амнезия не так уж плоха.
Здесь я в первый раз допрашивал Говарда. До этого он сидел в своей норе три дня, ему звонили по домофону незнакомые люди, пресса стояла лагерем вокруг дома. Большинство людей в такой ситуации уже давно исчезли бы – уехали бы к родственникам или друзьям. Но Говард не хотел рисковать и привозить за собой весь этот цирк.
Я помню, как Говард стоял у стойки в приемной, препираясь с дежурным сержантом. Он переминался с ноги на ногу и оглядывался по сторонам. Короткие рукава рубашки были туго натянуты вокруг бицепсов, пуговицы расходились на животе.
– Они запихнули мне в почтовый ящик собачье дерьмо, – потрясенно говорил он. – И кидались яйцами в окна. Вы должны их остановить.
Дежурный сержант обращался с ним устало-официально:
– Вы хотите заявить о преступлении, сэр?
– Мне угрожают.
– Кто именно вам угрожает?
– Мстители! Вандалы!
Сержант вытащил из-под стойки книгу записи происшествий и подтолкнул ее к Говарду. Потом извлек дешевую ручку и положил поверх книги.
– Напишите об этом.
На лице Говарда появилось почти радостное выражение, когда подошел я.
– Они напали на мою квартиру.
– Сожалею. Я пошлю кого-нибудь подежурить. Может, пройдем ко мне в кабинет и присядем?
Он пошел за мной по коридору в комнату для допросов, я пододвинул стул поближе к кондиционеру и предложил ему бутылку воды.
– Рад, что ты пришел. Нам так и не удалось встретиться и поговорить. Давно мы не виделись.
– Пожалуй, – согласился он, потягивая воду.
Изображая давнего друга, я предался воспоминаниям о школе и старых учителях. Получив толчок, Говард добавил кое-что от себя. Касательно допросов существует теория, что, как только подозреваемые начинают свободно высказываться на отвлеченную тему, им труднее солгать или отказаться говорить на другие темы, которые предлагаете вы.
– Так поведай мне, Говард, что, по-твоему, случилось с Микки Карлайл. Наверняка ты об этом думал. Все остальные только над этим и размышляют. Ты полагаешь, что она все-таки вышла из дому незамеченной или же на нее напали? Может, думаешь, что ее похитили инопланетяне? Последнюю неделю я выслушивал самые причудливые теории, какие только можно вообразить.
Говард нахмурился и провел по губам кончиком языка. На карниз снаружи, рядом с кондиционером, опустился голубь, и Говард уставился на птицу, словно она принесла ему какую-то весть.
– Сначала я решил, что она прячется. Понимаете, она любила прятаться под лестницей и играть в бойлерной. Так я думал на прошлой неделе, но теперь… теперь не знаю. Может, она пошла продавать печенье.
– Этой возможности я, признаться, не учел.
– Нет, я не хотел говорить так легкомысленно, – неуклюже поправился он. – Я просто так с ней познакомился. Она постучалась ко мне в дверь – продавала печенье для скаутов, но на ней не было формы, да и печенье было домашнего приготовления.
– И ты купил?
– Больше никто не купил бы – оно все сгорело дотла.
– А ты почему купил?
Он пожал плечами:
– Ну, она проявила инициативу. У меня есть племянники и племянницы… – Он не закончил фразы.
– Думаю, ты сладкоежка. Как насчет конфет, пирожных и сластей всевозможных[43], а?
Бледно-розовая волна залила его щеки, шея напряглась. Он не мог понять, намек ли это.
Сменив тему, я начал сначала, попросив его дать отчет о своих перемещениях в течение нескольких часов до и после исчезновения Микки. В тот понедельник шторы на его окнах были опущены. Его коллеги не видели, чтобы он косил крытую лужайку в Примроуз-хилл[44]. В час дня полиция обыскала его квартиру. Он не вернулся на работу. Вместо этого Говард провел целый день возле дома, фотографируя.
– Ты не пошел на работу и во вторник?
– Нет. Я хотел помочь. Я напечатал фотографии Микки, чтобы сделать листовки.
– В своей студии?
– Да.
– А что ты сделал потом?
– Постирал.
– Это ведь было во вторник утром? Весь дом вышел на поиски, а ты устраиваешь постирушку?
Он неуверенно кивнул.
– На полу у тебя в гостиной был ковер. – Я протянул ему фотографию, им же и сделанную. – Где он сейчас?
– Я его выкинул.
– Почему?
– Он был грязным. Я не смог его отчистить.
– Почему он был грязным?
– Я уронил на него компост. Я делал висячие горшки.
– Когда ты его выбросил?
– Не помню.
– После исчезновения Микки?
– Думаю, да. Возможно.
– Куда ты его выбросил?
– В контейнер у Эджвер-роуд.
– А что, поближе не нашел?
– Они были переполнены.
– Но ты ведь работаешь на муниципалитет. Ты мог найти десяток урн.
– Я… я не подумал…
– Видишь ли, как это выглядит со стороны. Ты прибрал квартиру, выбросил ковер, у тебя пахло известкой – кажется, будто ты пытался что-то спрятать.
– Нет. Я просто немного прибрался. Я хотел, чтобы все было симпатично.
– Симпатично?
– Да.
43