– Это нехорошо, Винсент. Это совсем нехорошо. Ты кого-то убил?
– Сегодня?
– Не шути со мной. Ты стрелял? Твой пистолет был выписан из служебного арсенала. Нам предстоит обнаружить трупы?
Трупы? Так что же, черт возьми, случилось? Кэмпбелл раздраженно проводит рукой по волосам.
– Не стану говорить тебе о той возне, которая уже поднялась. Но будет проведено тщательное расследование. Комиссар требует ответа. У прессы, черт ее побери, будет удачный день. На лодке, кроме твоей, была обнаружена кровь еще троих людей. Эксперты говорят, что по крайней мере один из них должен был умереть. Они нашли мозги и фрагменты черепа.
Кажется, стены палаты начинают покачиваться и растворяться в воздухе. Возможно, это из-за морфина или духоты. Как я мог такое забыть?
– Что ты делал на той лодке?
– Наверное, это была полицейская операция…
– Нет, – отрезает он, окончательно сбрасывая маску дружелюбия. – Ты не выполнял задания. Это не была полицейская операция. Ты действовал по собственной инициативе.
Мы по привычке буравим друг друга взглядами. На этот раз я побеждаю. Наверное, я больше никогда не моргну. Все дело в морфине. Бог мой, да это здорово!
Наконец Кэмпбелл падает на стул и начинает обрывать виноград с ветки, залезая в бумажный пакет, лежащий на кровати.
– Что последнее ты помнишь?
Мы сидим молча, пока я пытаюсь собрать обрывки воспоминаний. В моей голове всплывают и снова тонут картинки, то резкие, то мутные: желтый буек, Мэрилин Монро…
– Я помню, что заказывал пиццу.
– И все?
– Увы.
Я рассматриваю повязку на руке и размышляю о том, как может чесаться ампутированный палец.
– Над чем я работал?
Кэмпбелл пожимает плечами:
– Ты был в отпуске.
– Почему?
– Тебе надо было отдохнуть.
Он лжет. Иногда мне кажется, что он забыл, как давно мы друг друга знаем. Мы вместе учились в полицейском колледже в Брэмсхилле[7]. А тридцать пять лет назад на барбекю я познакомил его с Морин. Она стала его женой и так и не простила меня. Не знаю, что ее больше сердит: мои три брака или тот факт, что я передал ее другому.
Уже давно Кэмпбелл не называет меня приятелем, и мы ни разу не пили пива с тех пор, как его назначили главным суперинтендантом. Он стал другим. Не лучше и не хуже, а просто другим.
Он сплевывает виноградные косточки в кулак.
– Ты всегда думал, что ты лучше меня, Винсент, но я раньше тебя получил повышение.
Потому что был подхалимом.
– Знаю, ты думаешь, что я был подхалимом. – (Да он словно читает мои мысли!) – Но я просто был умнее. Я наладил нужные связи и заставил систему работать на себя вместо того, чтобы сражаться с ней. Тебе нужно было уйти на пенсию три года назад, когда была такая возможность. Ты не уронил бы себя ни в чьих глазах. Мы закатили бы тебе большую прощальную вечеринку. Ты мог бы где-нибудь осесть, поигрывал бы в гольф, возможно, даже спас бы свой брак.
Я жду, когда он скажет что-либо еще, но он просто смотрит на меня, склонив голову.
– Винсент, не возражаешь, если я выскажу одно замечание? – Он не дожидается моего ответа. – Ты хорошо держишься, учитывая все, что произошло, но у меня такое чувство, что тебе… в общем, что тебе досадно. И даже больше – ты растерян.
Мне становится неуютно, словно что-то холодное проникло под мою рубашку.
– Некоторые люди в поисках утешения прибегают к религии, другие находят кого-то, с кем могут поговорить. Знаю, что это не для тебя. Посмотри на себя! Ты почти не видишься с детьми. Живешь один… А теперь взял и испоганил свою карьеру. Я больше не могу тебе помочь. Я говорил, чтобы ты бросил это дело.
– Что я должен был бросить?
Кэмпбелл не отвечает. Вместо этого он берет шляпу и трет ее поля рукавом. Вот-вот он повернется и скажет, что имел в виду. Но нет, он идет к двери и исчезает в коридоре.
Исчез и мой виноград. Оголившиеся веточки на фоне смятого коричневого пакета похожи на мертвые деревья. Рядом с ними начинают увядать цветы в корзине. Бегонии и тюльпаны, похожие на толстых танцовщиц, сбрасывают лепестки и засыпают пыльцой тумбочку. Между стеблей торчит белая карточка с серебряным зажимом. Я не могу разглядеть, что на ней написано.
Какой-то мерзавец стрелял в меня! Это должно было врезаться в мою память. Я должен переживать это снова и снова, как хнычущие жертвы в дневных ток-шоу, говорящие по телефону с юристами. Но я не помню ничего. Сколько бы я ни зажмуривал глаза и ни стучал кулаком по лбу, ничего не меняется.
Но действительно странным кажется то, что я помню. Например, мне видятся силуэты на фоне ярких огней, мужчины в масках, шапочках для душа и тапочках, обсуждающие машины, планы на пенсию и результаты футбольных матчей. Но, конечно, это было всего лишь видение на границе между жизнью и смертью. Мне дали разочек взглянуть на ад, и в нем было полным-полно хирургов.
Возможно, если я начну с чего-нибудь простого, то смогу добраться до того, что со мной случилось. Глядя на потолок, я мысленно пишу свое имя: Винсент Янко Руиз, родился 11 сентября 1946 года. Я инспектор Лондонской городской полиции, глава отдела тяжких преступлений (западное отделение). Проживаю на Рейнвил-роуд в Фулхэме…[8]
Раньше я любил повторять, что много дал бы за то, чтобы забыть большую часть своей жизни. Теперь я хочу вернуть воспоминания.
2
Я был знаком только с двумя людьми, в которых стреляли. Одним был парень, с которым я учился в полицейском колледже. Его звали Энгус Леманн, и он во всем хотел быть первым: в учебе, в развлечениях, на службе… Несколько лет назад он повел группу на ликвидацию подпольной фабрики наркотиков в Брикстоне[9] и первым ворвался внутрь. Очередью из полуавтомата с полным магазином ему снесло голову. В этом можно увидеть некий урок.
А вторым был фермер из нашей долины, Брюс Керли. Он прострелил себе ногу, когда полез через окно спальни, преследуя любовника своей жены. Брюс был толстым, из ушей у него торчали седые волосы, и миссис Керли съеживалась, как собачонка, всякий раз, когда он поднимал руку. Жаль, что он не попал тогда себе между глаз.
Во время учебы в школе у нас были занятия на огневом рубеже. Инструктором был мужик откуда-то из-под Ньюкасла, с головой, похожей на бильярдный шар, и он невзлюбил меня с первого дня, потому что я высказал предположение, что наилучший способ сохранить дуло в чистоте – это надеть на него презерватив.
Мы стояли на огневом рубеже и промерзли до костей. Он показал на картонную мишень на другом конце стрельбища. Мишень представляла собой фигуру крадущегося вооруженного негодяя, у которого в области сердца и на лбу были нарисованы белые кружки.
Взяв револьвер, инструктор расставил ноги и сделал шесть выстрелов – в ритме сердцебиения, – и все пули попали в верхний кружок.
Держа револьвер за дымившийся ствол, он сказал:
– Итак, я не жду, что кто-нибудь из вас сделает это сразу же, но постарайтесь хотя бы попасть в эту чертову мишень. Кто хочет первым?
Никто не вызвался.
– Как насчет тебя, любитель презервативов?
Класс прыснул со смеху.
Я сделал шаг вперед и поднял револьвер. Мне вдруг стало очень комфортно, и это меня не обрадовало. Инструктор сказал:
– Нет, не так, открой оба глаза. Пригнись. Считай и жми на курок.
Не успел он закончить, как револьвер дернулся в моей руке, сотрясая воздух и что-то внутри меня.
Мишень раскачивалась, пока ворот тащил ее к нам. Шесть отверстий расположились настолько близко друг к другу, что образовали крупную рваную дыру в картоне.
– Он ему яйца отстрелил, – пробормотал кто-то, пораженный.
Я не смотрел в лицо инструктору. Я отвернулся, проверил барабан, поставил револьвер на предохранитель и снял наушники.