— По татуировке?
— Ну да. На лодыжке. — Он наклоняется, чтобы поднять штанину, обнажая астрологический символ Близнецов на ноге. Две вертикальные линии, ограниченные горизонтальными кривыми, — римская цифра «два», изогнутая сверху и снизу. — Мы сделали их одновременно, после того как она сказала, что я ее вторая половинка. Ее близнец. В переносном смысле, естественно, — добавляет он, наблюдая за моей реакцией.
Меня пронзает острая боль обиды. Анжела отказалась приехать на похороны родителей. А потом у нее хватило наглости заменить меня, единственного ее родного человека, этим охламоном с его переносным смыслом.
Но тут же мой гнев смывает холодная волна раскаяния. Наши пререкания навсегда остались в прошлом. Я уже не смогу помириться с ней и извиниться за свои эгоцентричные поступки. Моей сестры больше нет.
На глаза опять набегают слезы.
— Может, войдем?
Себ не двигается. Он кладет руку мне на плечо:
— Тебе придется сходить на опознание, а потом поможешь разобрать вещи в квартире? А еще, если можно, давай вместе попробуем восстановить ее последние часы. Полиция не знает, как она добралась от университета до реки. Мы должны выяснить, кто на нее напал и что произошло. Ведь это ты ее настоящая близняшка, — добавляет он, опустив голову.
Длинные ресницы, способные вызвать зависть у любой домохозяйки в округе Ориндж, слиплись от слез. Я согласно киваю. Конечно же, нужно постараться все выяснить. Встретиться с ее друзьями, познакомиться с той жизнью, которую она выбрала для себя.
Себ открывает дверь и пропускает меня вперед. На белой доске над столом, расположенным в дальнем углу студии, я замечаю знакомые каракули. Сердце бьется быстрее при виде почерка Анжелы — возможно, это последние слова, которые она написала в жизни.
Но когда Себ закрывает дверь, клацнув замком, я понимаю, что надпись на доске — не на английском и даже не на французском. А на нашем особенном языке, на котором мы с Анжелой общались в детстве, когда хотели, чтобы родители нас не поняли. Мы выросли, отдалились друг от друга, и эта игра почти забылась, оставшись навечно в тех блаженных временах.
Я подхожу поближе к доске и, пока Себ роется в холодильнике, всматриваюсь в буквы греческого алфавита.
Надпись, сделанная наклонным почерком, занимает большую часть доски. Среднестатистический ребенок из Сан-Диего, скорее всего, посчитал бы греческое письмо абракадаброй, тем более что многие буквы написаны вверх ногами или в зеркальном изображении. Но только не мы. Точки и черточки, стоящие над некоторыми буквами, придают посланию дополнительный смысл. Я уверенно пробегаю глазами знакомую вязь, словно с тех пор, как мы с сестрой в последний раз обменивались такими записками, прошли недели, а не годы.
Слова понятны, но смысл доходит не сразу. Я читаю во второй раз. Затем в третий. Моргаю, не в силах поверить увиденному. Призрачное спокойствие, которое я почувствовала минутой раньше, мгновенно улетучивается.
— Хочешь пить? Или есть? Как ты себя чувствуешь? — Себ гремит чем-то на кухне, но, заметив, что я не отвечаю, останавливается.
Каждый волосок на моих ногах, руках и затылке становится дыбом. Послание Анжелы ко мне гласит:
ЖИВА, НЕ ВЕРЬ НИКОМУ.
— Шейна? голос Себастьяна врывается в мои уши. — Ты как?
Никому. Значит, и ему тоже? Человеку с ключами от ее квартиры и руками размером со сковородку.
Я поворачиваюсь лицом к его бочкообразной груди и поднимаю глаза.
— Просто умираю от жажды.
Глава 2
Когда мы были детьми, от дома прямо к песчаному пляжу, на который претендовала лишь горстка бесстрашных серферов, шла гладкая грунтовая дорожка. Сегодня большинство таких дорожек в Сан-Диего выложены бетоном, кирпичом или досками. «Фильтры, — как говорила потом Анжела, — ограждающие нас от реальности».
Земляной желоб, покрытый прохладной пылью, выводил нас из плена разрастающегося пригорода в мир магии. На берегу нашей бухты мы криками приветствовали чаек и в четыре руки переворачивали прибрежные камни, под которыми прятались пугливые крабы. Чайки представлялись нам собаками, так как они следовали за нами повсюду, и мы даже давали им клички: «Смотри, Рори летит! Нет, это не Рори, это Фред!»
В каждой бутылке, которая валялась на берегу, виделось таинственное послание от потерпевших кораблекрушение, каждую секунду мы были готовы к тому, что вот-вот среди волн покажется русалка. Пыльная грунтовая дорожка была нашим проводником в мир невероятных открытий. Здесь мы и начали болтать на своем тайном языке, и придумывать к нему буквы. Рисовали их на песке, и каракули обретали смысл, понятный только нам двоим, открывая безграничные возможности для общения.