С приближением ночи ощутимо холодало. Вверх по склону, с реки, подул пронизывающий ветер. Я встал, надвинул на нос шарф, зашагал к дому - и содрогнулся от него, от вчерашнего чувства, пришедшего в том же виде и примерно в то же время суток. Автобус тогда только подъезжал к городу, на соседнем холме в свете фонарей показалась табличка "Вяземское - 40 лет!", а сердце вдруг, без предупреждения, схватила холодная тоска. Снаружи уже мелькали огоньки окон, а я всё не мог понять, откуда оно взялось, такое пронзительное: будто потерял кого-то дорогого, даже любимого, но никак не вспомню, кого. Первое, что я увидел тогда у дверей автобуса - объявление о пропаже на фонарном столбе. Внимательно изучил, свернул и положил в карман.
И сегодня тоже - на каждом фонаре по пути, на каждой хоть сколько-нибудь освещённой стене шелестели листки ксерокопий. Вот уж расстаралась Виктория Павловна. Теперь, куда ни пойди в Вяземском, Света Белкина будто следует за тобой, идёт рядом, даже обгоняя. Кажется, когда-то она мне даже нравилась, но недолго, так, что ещё до выпуска других школьных любовей случилась не одна. Поэтому ближе к ней, чем сейчас, я никогда себя не чувствовал - и на других жителей Вяземского это тоже распространялось. Вот уж странная ирония, она и подозревала, что её желание "что-то значить" исполнится так странно... или подозревала?..
Я вернулся домой в начале седьмого. Была суббота; Гарик ещё не вернулся, и коридор освещало только мерцание телеэкрана из большой комнаты. Я оставил рюкзак у двери, разулся и вошёл.
- Привет, мам. Игорь ещё не приходил?
Мама подняла на меня свои потускневшие, добрые глаза. В просторном старом кресле её тельце, казалось, терялось, усыхало под толстой шерстяной тканью.
- Уехал, ещё утром, до тебя. Вернётся сегодня, наверняка.
- "Уехал"? Откуда ты знаешь?
- Так он вещи свои взял. Шляпу, портфель, костюм приличный. Он мне давно уже ничего не говорит, да я-то всё знаю. А абонемент оставил, странно...
Я выдвинул из угла пахнущий пылью пуфик и сел. Пуфик взвизгнул страшным голосом, но выдержал.
- Как он вообще? Вчера начал рассказывать, как у них здесь всё обстоит - самому жить расхотелось.
- Так с чего же здесь радоваться, Митя. - Мама щёлкнула пультом; мечущийся по экрану ведущий "политического ток-шоу" стал орать немного тише. - Ты правильно всё сделал. Выбрал, где потеплее, уехал вовремя. Теперь какое-никакое, а место себе нашёл. А Игорёк... - Голос её замер; в последнее время она иногда теряла нить на ровном месте. - А, вот. Тебе то, что ты сейчас делаешь, нравится?
- Нравится, - честно ответил я. - Так бывает и эдак, я две редакции за последний год сменил, но вообще - нравится.
- Вот. А он... Умный вроде человек, а попался на такой ерунде. И я же ему говорила, тогда ещё, да что толку... Ну, ты помнишь, как всё было. Всё сразу ему захотелось. И в городе остаться, и мне помогать, и любимое дело... А тут и филиал факультета под боком, и работать вроде бы есть где, и всё. Ну, вот и получил своё "всё сразу". Теперь его и мусор вынести не допросишься, какая там помощь. Да я не серчаю, вижу, тяжело ему...
Мама отвернулась и отхлебнула чаю из кружки. Рядом на блюдце поблескивал в темноте кусок козинака.
- Тяжело ему. А меня как тогда не слушал, так и сейчас. Хоть ты с ним поговори - тебя, может, и услышит. Это ж я тут уже корни пустила, куда мне теперь ехать, а он молодой ещё, ему жить надо... Поговори.
Я обещал, что поговорю. Разогрел суп из холодильника, поужинал и пошёл спать. Уводя разум в сон, перед глазами тасовались сегодняшние, так и не оформившиеся в одну историю образы: Виктория Павловна, Настя, призрак Светы, гуляющий по стенам и столбам. Но больше всего почему-то Гарик. Я думал о том, что сказала мама, и в обычной, по сути, истории моего брата, бедного российского лабработника, появлялся как будто новый смысл. Гарик, как и весь этот город, словно и хотел ехать вперёд, в цивилизацию, но делать что-то для этого не торопился. Поэтому никакой "всемирной деревни" здесь не было - была деревня обычная, глухая и замкнутая на себе. А тот "последний город", который должен приравнять первое к второму, сюда, как видно, пока не дошёл. Во сне я, кажется, видел умершего отца, стоящего вместе с матерью и с вилами в руке на фоне таблички "Вяземское - 40 лет".
Утро следующего дня началось с запаха свежей яичницы. Подсолнечное масло, колбаса, петрушка. Продрав глаза, я прошёл на кухню - Гарик танцевал перед плитой, одной рукой переворачивая яйца, другой помешивая кофе в турке.
- Здоров. Всю ночь вчера квасил? Признавайся.
Гарик обернулся - бодрый, но с каким-то нездоровым блеском в глазах.
- Вроде того.
Перегаром от него не пахло. Брешет. Я приземлился за стол, размышляя, что это ещё могло быть. Уехал, при полном параде... Какая-нибудь дама, разве что? Но к чему тогда конспирация?..
- Как твоя история вчера? - спросил Гарик, наливая мне кофе с гущей. - Нашёл что-нибудь?
- Что-нибудь нашёл, да всё пока не то. Не складывается. Пиши я для какого-нибудь "спидинфо", всё равно: даже утку склепать не из чего.
- Ну, а ты чего ждал. Если наши следаки не нашли, вряд ли что-то тут ещё сделаешь.
- Да ты издеваешься.
- А вот не надо тут, - взъершился вдруг Гарик. - Ты шерлокхолмсов насмотрелся или "Оборотней Петербурга"? Если первого, то суперсыщиков на свете не бывает, а если второго... Есть такие менты, что просто хорошо работают. По-человечески.
- Ладно, ладно, что ты так сразу. Мир.
Реакция Гарика меня удивила, но мысли очень скоро отдрейфовали в другом направлении: пришло время решать, куда идти и что делать дальше. Можно было обойти остальных знакомых Светы, но из сбивчивого рассказа Иры я понял, что ближе неё у пропавшей и близко никого не было. Черновой план был такой: позвонить Ире и попытаться разыскать того самого отвергнутого Джаса, а потом попытать счастья в отделении полиции. Если тут провинция, если, как Гарик сказал, тут всё "по-человечески", то и там могут что-то рассказать, несмотря на любые инструкции. Общие перспективы выглядели неважно, но раз уж я взял это дело забавы ради (и всё ещё убеждал себя в этом), нужно было хоть что-нибудь делать. Я попрощался с мамой, спустился на лифте, вышел в грязненький, тоже обклеенный листовками двор... И картинно, по-киношному стукнул себя по лбу. Какой же я был дурак. "Столичный журналист"...