— Никуда я не спешу.
— Я тоже. Давай разберемся. Спокойно давай разберемся! Диверсия на аэродроме была?
— Диверсия была.
— Самолеты взорвали?
— Самолеты взорвали.
— А трибунала не было?
— Трибунала не было.
— Тюрин, ты что несешь? Самолеты сами взорвались?
— Не сами. Диверсию провели моджахеды. Калмыков ни при чем. Пятнадцатого декабря он пропал без вести. Так записано в его личном деле. Я, кстати, не первый, кто его личным делом интересовался. До меня его брал Пастухов. В журнале учета стоит его фамилия. А про диверсию мне рассказал полковник из архива. Даже показал запись в историческом формуляре авиаполка. Это вроде хроники, которую ведут в каждой части. Я сделал выписку. Вот что там написано...
Тюрин достал блокнот и прочитал:
— «Четырнадцатого декабря восемьдесят четвертого года в двадцать три пятнадцать по московскому времени в результате диверсии, проведенной агентурой Ахмед Хана, были взорваны один фронтовой бомбардировщик СУ-24, два фронтовых истребителя МиГ-29 и два военно-транспортных самолета ИЛ-76МД. Один рядовой из аэродромной охраны погиб, четверо получили ранения».
— Как же все это понимать? — озадачился Мамаев.
— Ничего не могу сказать. Только одно. Я был прав насчет той тетради Калмыкова со схемами покушения на тебя. Он действительно учился в академии ГРУ на восточном факультете. Его готовили для работы в Азии. Тут может быть только одно объяснение, Петрович. Тебе оно покажется фантастикой. Мне тоже кажется фантастикой. Но никакого другого у меня нет.
— Выкладывай, твою мать, не тяни!
— Как при крайней нужде мы внедряли своего человека в банду? Сажаем, судим, потом устраиваем побег с кем-нибудь из авторитетов. Суд настоящий, все настоящее. Только протоколов этого суда в архиве нет.
— Тюрин! Ты где живешь? — поразился Мамаев. — Ты в России живешь! А раньше жил в Советском Союзе! Ты хочешь сказать, что наши взорвали целую эскадрилью, чтобы внедрить Калмыкова к моджахедам? Да кто же пойдет на такое?! Даже если кому-нибудь придет это в голову, ты представляешь, сколько виз нужно собрать? Тут даже министром обороны не обойдешься!
— О том и речь, Петрович, о том и речь, — подтвердил Тюрин. — Но вот тебе еще информация к размышлению. Сразу после этого странного трибунала председательствующего переводят на Сахалин. Почему?
— Ну, почему? — хмуро спросил Мамаев.
— Потому что Сахалин далеко. И если он проболтается про тот случай по пьяному делу, там это и останется. Ладно. Это темная история. Может, когда-нибудь прояснится. Есть еще одна заморочка. И она беспокоит меня гораздо больше... Ты бы хоть выпить предложил! Видишь же, еле ноги таскаю! Такую работу для тебя провернул, а тебе рюмку жалко!
— Выпивку надо заслужить, — проворчал Мамаев, но бутылку из бара достал. — Только на коллекционный коньяк не рассчитывай. Не держу.
— Сойдет, наливай! — кивнул Тюрин и залпом, забыв все свои светские манеры, ошарашил полфужера «Хеннесси».
— Ты приказал мне найти Калмыкова, — напомнил он. — Этим я, кроме всего прочего, и занимался.
— Можешь не продолжать, — отмахнулся Мамаев. — Знаю, что не нашел. Потому что он профи. А ты кто?
— Дело не в этом, Петрович, — возразил Тюрин, даже внимания не обратив на этот явно оскорбительный выпад. — Дело совсем в другом. Заболел судья, который судил Калмыкова. Я случайно узнал.
— Случайно? — рассеянно переспросил Мамаев, напряженно обдумывая то, что услышал.
— Ну, не совсем случайно. Мне почему-то казалось, что Калмыков должен прийти к судье. Подогрел я секретаршу билетами в «Сатирикон» и попросил звякнуть, если он появится. Она позвонила. Но в тот день я не успел, он ушел. На другой день подогнал тачку к суду, стал ждать. Он появился, подъехал на белой «Тойоте Королле». Когда вышел из суда, я увязался следом. Но он оторвался.
— От тебя?
— От меня, Петрович. И оторвался так, что я даже не сразу понял. Пристроился за такой же белой «Тойотой», потом отвалил, а я пас ту «Тойоту» еще час.
— А номера?
— Тачка была взята в прокате. «Рента кар». В тот же день ее вернули. Он просек слежку. Так вот...
— Твою мать! — разозлился Мамаев. — Куда ты гонишь?
— Да никуда я не гоню! — огрызнулся Тюрин. — Я хочу про главное, а не про мелочи!
— Сколько стоит прокат «Тойоты»?
— Точно не знаю. Баксов пятьдесят в сутки.
— Откуда у него бабки?
— Понятия не имею. Факт, что они есть. И не только на тачку.
— На что еще?
— Ты сам знаешь на что. На «Винторез». Или на то, что ему понадобится.
— Ты считаешь, что это мелочи? — угрюмо спросил Мамаев.
— Не возникай, твою мать! — в свою очередь разозлился Тюрин. — Да, мелочи! По сравнению с тем, о чем ты не даешь мне сказать!
— Говори.
— Так вот. Я хотел спросить у судьи, зачем Калмыков к нему приходил. Тут и узнал, что судья заболел.
— Нам-то что?
— Он очень странно заболел. На другой день после разговора с Калмыковым. Сейчас лежит в институте неврологии. Вчера вечером я пообщался с завотделением. За бутыльцом «Арарата». Он рассказал, что у судьи какая-то редкая форма рассеянного склероза. Про эту болезнь вообще никто ничего не знает.
— В чем она заключается?
— Атрофия мышц. У него отсыхает рука. Болезнь развивается со страшной скоростью.
— При чем тут Калмыков?
— Дослушай. Сегодня я заехал к адвокату Кучеренову, который защищал Калмыкова. Ну, ты знаешь, как он его защищал. Кучеренов тоже заболел.
— После разговора с Калмыковым? — с иронией поинтересовался Мамаев.
— Сейчас ты перестанешь ухмыляться, — пообещал Тюрин. — Да, после разговора с Калмыковым. Жена рассказала, что Калмыков приходил и говорил с адвокатом десять минут. После этого у Кучеренова отнялся язык.