— Татьяна Ильинична, не уходите, не нарушайте уюта. Поймите же — до чего хорошо человеку подышать мирным воздухом вашей семьи!
И Таня осталась, забравшись с ногами на диван и зябко позевывая в пуховый платок, накинутый на плечи.
— Понимаете, братцы, как я там жил, — рассказывал Анатолий. — Вокруг одна наша военщина. Чудесные есть ребята, и люблю их, как братьев, но, понимаете, мы же варимся годами в своем соку, естественно, для остроты в этот сок добавляем спиртного… Обрыдло! — дружески признавался он. — Тайга сначала казалась романтичной: охота на медведя, на тигра… Но сколько же можно! Я от жадности к свежим людям не казался сегодня вам слишком назойливым, Татьяна Ильинична? — опасливо спрашивал Бурнин. — Понимаете, мне вы лично и ваши друзья — как свежий ветер…
— Многое зависит, вероятно, еще от того, что вы одиноки, Анатолий Корнилыч, — сказала Татьяна. — Семейные там у вас, вероятно, иначе чувствуют жизнь.
— Женись, женись, Анатолий! — подхватил и Варакин. — Хочешь, мы тебе Нину посватаем?
— А кто эта Нина? Нет, вот если бы на Татьяне Ильиничне, я бы сразу женился. Но ты меня обогнал, злодей! Не везет мне, Татьяна Ильинична! Вот и Вера Ильинична уже занята! — с шутливым отчаянием воскликнул Бурнин — А как прекрасно играет муж вашей сестры, — сказал он серьезно, — и такой сам простой — даже не верится, что он лауреат всяких там конкурсов… Да, это жизнь! А у нас все изо дня в день одно да одно:
тихонько пропел Бурнин.
подхватил Варакин.
— Ведь это про нас, Миша! Почетное, необходимое, но и утомительное до предела это занятие — стоять «на страже всегда, всегда»!.. Знаешь, даже и легче, когда приходится немного подраться… А быть там, должно быть, уж скоро ба-альшущей драке, — задумчиво заключил Бурнин.
— К большущей драке нам, пожалуй, приходится быть готовыми всюду, — возразил Варакин. — По Пирогову, война — это травматологическая эпидемия… Я лично тоже «стою на страже»: работаю нынче над темой, которая связана с этой, к сожалению пока неминуемой, «эпидемией». В этом смысле я тоже отчасти мобилизован…
— Вы, друзья мои, как хотите, а мне утром в театр, на работу. Я лягу, — сказала Татьяна и поднялась с места.
— Не смею вас больше мучить. Спасибо, что побыли с нами, — ответил Бурнин. — А мы с Мишей еще посидим за партией. Поговорим немного…
Татьяна легла, но долго еще за затворенной дверью слышала их приглушенные голоса, временами тихий звон рюмок да изредка едва слышное падение на доску неловко передвинутой шахматной фигуры.
Михаил и Бурнин расстались тогда, вероятно, часов в шесть утра.
— Ну, твой «душка-поручик» не слишком деликатен, — ворчливо скачала Татьяна утром.
— Ведь около пяти лет мы не виделись, Таня. За столько лет в первый раз… Не гнать же человека! Я и сам ему рад, — возразил Михаил.
Тут было нечего возразить: ведь в самом деле это был друг Мишиной юности и пять лет в самом деле очень порядочный срок, чтобы отдать старому другу целую ночь, на этот раз отложив и работу и отдых.
На другой день, вернее — в тот же самый день, потому что он ушел рано утром, Бурнин пришел опять.
Он принес вино, шоколад и фрукты. Сказал, что явился по делу: у него родилась идея свести Михаила с одним солидным военно-медицинским авторитетом, работающим в той же области…
После обеда, торопясь в мастерскую, уже накинув пальто и в шляпе, Татьяна улучила минутку, шепнула на ухо Михаилу, чтобы он отвязался от друга и сел за работу. Когда же она поздно вечером возвратилась, Бурнин продолжал сидеть в кабинете Варакина и между ними опять лежала шахматная доска…
Таня была возмущена. Едва поздоровавшись с Бурниным, больше она не сказала ни слова.
Между Таней и Михаилом из-за этого произошла даже ссора. Миша ее упрекал в нечуткости, но она заупрямилась и не сдалась. Может быть, это была ревность. Но Анатолия она не могла видеть.
Анатолий, казалось, понял свою вину и ушел довольно поспешно. На другой день Татьяна получила к обеду букет.
После этого Анатолий не являлся в течение нескольких дней. Он и сам был занят в академии. А когда неделю спустя он позвонил в их квартиру, ему отворила дверь Татьяна.
— Извините, Анатолий Корнилыч, Михаил за работой, а я сейчас уезжаю, — сказала она с любезной улыбкой, но не умея скрыть неприязнь.