Выбрать главу

Большой, много шире и выше Варакина, майор обнял друга за плечи и усадил рядом с собой на скамейку.

— Ты что, не рад, не доволен, а?! — спросил Бурнин.

— Ну что ты! Если это действительно нужно… Только боюсь, что получается что-то вроде штабной протекции… — смущенно сказал Варакин.

Майор качнул головой.

— Тебе, Михаил, нельзя без корректировщика: неправильно бьешь, не по цели, — ответил Бурнин. — Ты что думаешь, я волшебник, или сам Главсанарм, или кто там… Я только добрый вестник. Случайно узнал эту новость, Татьяну Ильиничну, разумеется, ею порадовал, письмецо для тебя прихватил. На, читай да кланяйся скорому почтальону.

Бурнин посмотрел на часы и налил из фляжки водку в граненые стаканы, пока Варакин читал письмо.

— Я тут, тебя поджидая, и сам не ужинал, а теперь с тобою стаканчик на радости хлопну, — сказал майор. Он еще раз взглянул на часы и зачем-то понюхал водку. — Давай пока «предварительную» с хлебушком да с сольцей, а потом под консервы или что там дадут. А то у меня всего часа два-три на отдых. Боюсь, что не «выдохнусь», агенерал мой из фронта вернется — уж очень не любит, когда от кого душок. Хорошо ты хоть в этом не так уж принципиален!

Тут вошли Полянкин и одна из хозяйских девиц с закуской, с шипящей на сковородке яичницей.

— Разрешите быть свободным, товарищ майор? — спросил Полянкин.

— А сами-то что же с нами? Садитесь. И Клавочка с Лизой…

Но Лиза успела опять порхнуть за порог, а Полянкин хитро усмехнулся.

— Разрешите мне там, у хозяев, товарищ майор. Клава просит, нельзя отказаться.

— Ну конечно нельзя, неудобно, товарищ ефрейтор! — в тон ему с легкой усмешкой ответил Бурнин. Он и рад был остаться вдвоем с Варакиным.

— Ну, я рад, что теперь у тебя все устроится. До твоего отъезда, пожалуй, и не увидимся, Миша. Привет передай Татьяне Ильиничне. За ее здоровье! — сказал Бурнин, подливая водки.

Оба выпили.

— Одинок я, Миша! А хочется мне быть… не лишним, что ли! — продолжил Бурнин. — Несколько раз собирался жениться. Не вышло… А тебе везет! Хорошая женщина тебя любит… В прошлый раз я хотел тебя спросить, да что-то стеснялся… про Катю. Помнишь, портрет у тебя стоял на столе… Какая девчурка была! На карточке и то было можно влюбиться. Я все, глядя на эту карточку, завидовал тебе, Миша. Когда в академию в тридцать шестом приехал, шел к тебе, думал — она мне отворит дверь…

— Первая любовь была Катя. На первых любовях редко женятся люди, — сказал Варакин. — А ты чудак! — в живых не влюбляешься, а карточку на десять лет запомнил!

— Бывает! — серьезно сказал Бурнин. — Сам ты ее расписывал, а я слушал… Ну, последнюю выпьем, за первые наши любови! — добавил он, поднимая стакан.

Вдруг в дверях с каким-то испуганным лицом появился Полянкин:

— Товарищ майор! Лейтенант к вам из штаба.

— Просите сюда, чего же вы испугались? — спросил Бурнин. — Что случилось?

— Не знаю, товарищ майор. У нас ничего…

— Почему же у вас такой голос странный и лицо какое-то…

— Спросонок, товарищ майор. В машине мне задремалось, а лейтенант внезапно сбудил…

Бурнин усмехнулся:

— Значит, опять в машине с Клавой сидел, обнимался? Эх ты, жених Вася! Донжуан окаянный!.. Где же лейтенант?

Лейтенант с эмблемами связи на петлицах уже вытирал у двери ноги.

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Что там такое? — спросил Бурнин.

— Партизаны прошли через фронт, товарищ майор. Их задержали, доставили разом в разведку. Генерал Острогоров вам приказал отправиться к ним и все уточнить… Говорят, почти рота вышла, — добавил от себя лейтенант.

Наскоро попрощавшись с другом, Бурнин через четверть часа был в помещении молочной фермы, где размещалась красноармейская кухня.

При свете маскировочных лампочек насыщались горячей пищей изголодавшиеся, усталые, бородатые, покрытые струпьями лихорадки, разно обмундированные бойцы. Некоторые из них были даже в гражданских ватниках, на двоих были вместо пилоток кепки, хотя и со звездочками. Были среди них и раненые, с грязно-кровавыми повязками. Все они были с оружием, кто со своим, кто с трофейным. Им налили по полному котелку еще не остывшей похлебки, дали досыта хлеба, и вот они с жадностью восстанавливали свои силы и старались согреться.