Я стараюсь не думать о том, каким человеком была мать до исчезновения Мэгги. Какой элегантной и доброй она когда-то была. И как неподготовлена она оказалась к тому, что в мире есть не только то, что она в нем видела. Не только порядок и благопристойность. Вернее, порядок есть, но это порядок мясорубки, пожирающей все, что в нее попадает, и извергающей из себя кровавое, перемолотое месиво. Мне повезло — я рано усвоила этот урок. Матери падать было больнее, и нанесенный ей ущерб, возможно, оказался сильнее.
Она выросла в Лейк-Форест, штат Иллинойс, где живут самые родовитые из чикагских богачей. Когда она вышла замуж, они с моим отцом — профессором физики в Северо-западном университете — получили деньги с ее трастового фонда и приобрели наш семейный дом в Сатклифф-Хайтс. По меркам этого района наш дом считался скромным — всего четыре спальни за три с половиной миллиона долларов. На северном берегу озера Мичиган соседи могли похвастаться домами, которые стоили вдвое или даже втрое дороже. Мы с Мэгги в детстве причисляли себя к среднему классу, особенно по сравнению с бабушкой и дедушкой. Как будто кто-то, кроме избранных богатеев Иллинойса, может жить в шаге от пляжа. Третий пляж принадлежал нам, только нам, потому что он был очень маленький, и мы жили как в сказке.
Однако близость Сатклифф-Хайтс к Чикаго имела огромное значение, когда дело дошло до расследования исчезновения Мэгги. Каждому было ясно, что Мэгги могла бы доехать до города всего за пятнадцать минут по линии метро Юнион-Пасифик. За полчаса она могла бы добраться до станции «Огилви» в самом сердце города, а там уж похожие на артерии линии Амтрак доставили бы ее куда угодно. Если она сбежала. Если она сама решила исчезнуть.
Такого мнения придерживались следователи из полиции Сатклифф-Хайтс, опрашивавшие нас в гостиной в ночь исчезновения Мэгги. С самого начала их больше заинтересовало поведение Мэгги — вероятность того, что она просто сбежала из дома, — чем мужчина, которого я видела. Возможно, это вовсе не похищение; возможно, им здесь нечего делать.
По крайней мере в этом средства массовой информации были нашими союзниками. Нет ничего более ужасающего и вместе с тем волнующего, чем богатая белая девушка, похищенная в лесу недалеко от собственного дома, поэтому именно эту историю репортеры и представили. Той ночью, когда полиция опрашивала нас, наш дом уже окружили новостные фургоны, светившие фарами в окна. Оглядываясь назад, я понимаю, что удача тут ни при чем. Знаю, полиция и журналисты отнеслись к пропаже Мэгги серьезно из-за того, кем мы были, откуда мы родом и как она выглядела. И все же трудно не чувствовать, что нам повезло, хоть полицейские и предпочли бы признать ее побег добровольным и забыть об этом. За двадцать лет я видела немало пропавших женщин, чье исчезновение не вызвало никакой реакции в городе.
— У нее есть какие-нибудь друзья в городе? — спросил один из следователей, что-то записывая в тонком блокноте. Мама покачала головой. — Может, кто-то, о ком вы не знаете? Она когда-нибудь ездила в город на поезде одна?
— Ей шестнадцать. Ей запрещено ездить на поезде без нас, — сказала мать, указывая на отца зажатой между двумя пальцами сигаретой.
Никогда не видела, чтобы мама курила в доме. Небывалое поведение — оно напугало меня до такой степени, что я подумала, не настучать ли на сестру. Она не раз красилась достаточно ярко, чтобы выглядеть старше, лет на восемнадцать, натягивала толстовку с эмблемой Северо-западного университета поверх платья для вечеринки, а потом стайка девчонок с блеском на губах — и Мэгги в их числе — ехала на метро в город. Признать, что она нарушила основное правило нашего детства — никогда не покидать Сатклифф-Хайтс, — это казалось мне самым низким предательством. Но перед глазами у меня стоял мужчина в машине. Сестра, которая отпустила мою руку… Велела мне бежать…