Она была не единственным ребенком в Сатклифф-Хайтс, кто иногда ездил развлечься в Чикаго. Мы все были независимы от родителей, хотя ни у кого матери не работали. Моя мать редко бывала дома. Ей всегда нужно было планировать какое-нибудь благотворительное мероприятие, обедать с подругами или идти в спа-салон. Все-таки это было в девяностых, еще до того, как оставлять детей без присмотра на летних каникулах стало считаться смертным грехом. Тогда мир не просто казался больше — прежде чем Интернет, мобильные телефоны и социальные сети сделали все доступным по первому требованию. Он казался свободнее. До того как текстовое сообщение могло найти тебя и оставаться важным независимо от того, прочла ты его или нет. В те времена можно было пропустить телефонный звонок и никогда-никогда не узнать, кто звонил. Летом мы определяли время по солнцу. Случись нам забыть наручные часы, закат означал время ужина. Важнее всего было вернуться домой, когда накроют стол, в остальном же никто не интересовался тем, где мы пропадали.
Мэгги начала присматривать за мной, когда ей было десять, а к шестнадцати годам она уже стала моим проводником в огромном, запутанном мире Чикаго. Я всему охотно училась у нее. Она научила меня искусству скрываться, и я во всем ей подражала. За полгода до ее исчезновения она провела меня в электричку, и мы укрылись в одном из душных туалетов и заперли дверь. Давясь от смеха, мы переждали пять минут до станции “Дэвис”, а потом Мэгги вывела меня оттуда — контролеры нас так и не заметили, — в видавший виды бетонно-кирпичный Эванстон, купила нам билеты на пурпурную линию «L» и отвезла меня в центр города.
Мы прошли пешком всю дорогу до пирса, где Мэгги купила мне мороженое, а себе сережки из ракушек. Длинная линия пирса была заполнена продавцами и туристами. Она курила сигарету, и мы наблюдали за парящими чайками, то и дело пикирующими, чтобы подобрать брошенную на камни картошку фри. За свою недолгую жизнь я никогда не испытывала более пьянящего чувства свободы. Глядя на сестру, я знала, что мы можем отправиться куда угодно. Я бы последовала за ней хоть на край света. До сих пор я измеряю все счастливые моменты своей жизни относительно того дня. Вряд ли что-нибудь сможет с этим сравниться.
Низкие кирпичные постройки Роджерс-парка и Эванстона быстро сменяются зеленью Северного берега. Как будто между ними провели линию, отмечающую, где кончается бетон и начинается лес. А потом автоматический голос объявляет остановку Сатклифф-Хайтс, и двойные двери поезда открываются навстречу легкому солнечному свету северных пригородов. Я выхожу из электрички и вижу прислонившегося к «мерседесу» Уилсона, который приехал, чтобы отвезти меня домой, хотя я не звонила и не сообщала, на каком поезде прибуду. Я еще не дошла до машины, а он уже открывает передо мной дверцу.
— Давно ждете? — спрашиваю я, опускаясь на прохладное кожаное сиденье.
Переднее сиденье. Уилсон знает, что сколько бы он ни настаивал, сзади я не сяду.
— Не очень, — отвечает он.
На лице у него играет бесстрастная, всезнающая улыбка. Вокруг носа и в уголках глаз залегают глубокие складки. Нос испещрен нитями поврежденных кровеносных сосудов. Сколько себя помню, он всегда выглядел таким же старым и таким же потрепанным.
— Несколько часов? — уточняю я.
— Нет, — говорит он, закрывает дверь, обходит машину спереди и занимает водительское место.
— Врете, — отвечаю я, поднимая с приборной панели книгу в мягкой обложке. «Дэвид Копперфильд». Уголок страницы загнут чуть ли не посередине.
— Я начал читать несколько дней назад, — поясняет он, когда мы вливаемся в редкий поток воскресного транспорта.
— Ну да, конечно.
— Вы бы предпочли, чтобы она позволила вам идти пешком?
— До дома десять минут. Думаю, я бы справилась.
— То есть за это вы бы на нее не разозлились? — спрашивает он.
В ответ угрюмо смотрю на него.
— Знаете, мы с Карлой слушали ваш подкаст, — говорит он. — По-моему, он очень хорошо сделан.
— Я не выдам вас маме, — отвечаю я, хотя мне на удивление приятно слышать похвалу из уст Уилсона.
Они с женой работали на нашу семью с тех пор, как мы с Мэгги были детьми. Карла готовила, иногда присматривала за нами, исполняла роль экономки. Уилсон водит машину, ухаживает за садом и заботится о Карле. Приятно знать, что кто-то еще, кто знал Мэгги — кто любил ее и остро ощутил ее потерю, — одобряет мою работу.
— Не говорите глупостей, — отвечает он. — Я сказал ей то же самое.
— Вы сказали маме, что слушали мой подкаст? — спрашиваю я.