Один раз он вдруг обнаруживает под правым лёгким тайник, запас неизрасходованных сил. С минуту лежит, ощущая, как они растекаются по мышцам, а потом поднимается на ноги. Пробует выйти, но дверь путешествует от него по стенам, словно многоножка. Переползает с одной грани кубика на другую, замирает там, ожидая пока он подкрадётся.
Так, внезапно, он оказывается возле шкафчика с фильмами и книгами. Дверка открывается, клацнув петлями, под ноги сыпятся кассеты, выскакивая из своих коробок, как суслики из затопленных половодьем нор.
Арсу хочется наступить на них и топтать, вопя от бессилия. «Зачем вы меня сюда запихнули» — кричал бы он, брызгая слюной. И сразу станет легче. Потом он взмахнёт руками, чтобы рухнула полка с книгами, будет топтать и их. Если надо, грызть зубами всё подряд, чтобы выплеснуть желчь, выкашлять горячий уголёк, который теперь находится, казалось, во всех частях тела одновременно.
Его словно выдергивают из розетки. Медленно угасающим сознанием Арс наблюдает, как босая нога отрывается от пола, оставив мокрый отпечаток, и за это время стрелки часов снова совершают прыжок в бесконечность. Через глазные яблоки просачивается мысль: «Ведь это не просто так».
Мысль висит перед внутренним взором, словно большой восклицательный знак, потом тает розовым облачком. В волосах запуталась паника, он стал шарить руками в пустоте, гоняясь за единственной реальной мыслью последних часов.
Что не просто так?!
В голове возникает картинка: в шкафу обложки кассет новые, свеженькие, так и сверкают краской. То же самое с книгами. Вот они стоят в рядок, на корешках ни отпечатка, а есёли взять наугад с полки и открыть, услышишь вкусный хруст и сможешь вдохнуть запах типографии.
Это давно уже снятое кино, и сотни раз отсмотренное кино! Смекаешь?
Он для того тут вмонтирован в стену, этот шкафчик, чтобы быть выпотрошенным очередным пациентом. Чтобы он израсходовал на нём свой страх, свой гнев, и валялся потом среди корочек от книг и кассетной ленты, раскинув руки и ноги, на потеху камере в углу.
«Нет уж. Мой гнев — моё достояние», — думает он, слишком ослабший, чтобы сказать вслух.
Присаживается на корточки, слыша как скрипит позвоночник, и тратит последние силы на то, чтобы собрать всё в стопку и запихать обратно в шкаф.
На двенадцатый день его переводят из кокона в общую палату. Здесь куда как светлее, койки стоят одна к одной, две у окна, и две у двери, между ними теснятся тумбочки, нелепые, похожие на грибы. Посередине стол и четыре задвинутых в него стула. На стенах фотообои.
— Такая лепота, что хочется усесться во-он под той елью и хорошенько посрать, — выражает своё восхищение Шулер. У него на всё имеется своё мнение. Хорошо, что он ни разу не попытался претворить это своё желание в жизнь, решает Арс, о чём тогда же Шулеру и докладывает.
Пока он располагается на одной из дальних от окна коек, сонный, ослабший после терапии, с противным ощущением того, что все проглоченные им за неделю таблетки весело перекатываются в желудке, разбрызгивая желудочный сок, к нему подходит Шулер.
— Теперь мы в одной палате. Давай знакомится, — говорит он. — Сижу на травке.
— Что за бред?
Разве тут принято говорить, кто на чём сидит? Это реабилитационная клиника или что?
— Все считают, что с простой травки сюда не попадёшь. Нужно что-то помощнее. Вроде того, в чём у тебя усы вымазаны. — он улыбается, пропустив большие пальцы под лямки штанов. — Но я доказал, что травки вполне хватает.
— Здесь все — как аккуратно постриженная трава на газоне, — говорит как-то Шулер. — И ты тоже.
Да, он теперь такой же — с аккуратно обрезанной макушкой, чтобы не выбивался из общей массы. В социуме легче всего стать нормальным, обрести душевное равновесие, — говорит врач.
И Арс не видел причины из него как-то выделяться. Он пришёл сюда выздороветь, избавиться от зависимости.
Однако выделяться приходится против собственной воли. Навряд ли кого-то из этих ребят с блуждающими салатовыми улыбками и набрякшими веками навещал мёртвый друг.
Иногда по ночам или во время прогулки к нему приходит Малыш. Он сидит на скамейке или на чужой кровати, рядом с ничего не подозревающими больными, иногда одним боком погружаясь в кого-нибудь из них, иногда нарочно в сторонке. Сложив руки на груди, смотрит на Арса провалами в глазах, и подбородок покачивается в неподвижном воздухе, как фрегат во время штиля, а нос походит на парус. На лице никакого выражения, и как Арс ни пытался разглядеть гнев, отчаяние или что-нибудь ещё, с таким же успехом он мог интересоваться, как к нему относится, к примеру, мусорный контейнер.