Белый порошок неожиданно оказался в немилости. Сначала его хотели заменить марихуаной, Сургучев даже привёз с собой небольшой гербарий (я как Джа, — без конца повторял он, явно слабо представляя, что это значит, — я как Джа, ей-богу! И хохотал, хлопая себя по животу), но в горячке работы о нём благополучно забыли.
У микрофона стоит Блондинчик, «Сладкоголосый Фернандо Блондинчик», как метко окрестил его Лиходеев. После «сломанного» вокала Арса это на самом деле были трели соловья, Бон Джови в самом расцвете. Правда англоязычные песни ему не даются совершенно, — отметила про себя Сандра.
Она шарит взглядом по толпе в поисках фанов «Снов». Вот они, стоят тесной группой, похоронная процессия, мать вашу, не решаются даже поднять флажки и развернуть перетяги. Далеко не все смогут понять отсутствие Арса и новое звучание. Это нормально, всё идёт, как должно идти. Старые, возможно, потеряются, но появятся новые, например, вон та девчушка, что танцует под музыку, руки летают в воздухе над головой, как две белые птицы. На ней оранжевый топик, и Сандра вдруг чувствует на языке привкус апельсинового сока.
Не все переживают такую кардинальную перемену в составе, но они переживут, теперь она знает точно. Просто не могут не пережить.
Пауза, заполненная мощной ритм-секцией, и вот уже в ушах плещутся надрывные звуки саксофона. Саша учился играть на нём у Малыша, когда тот, вольный, как сорвавшийся с ветки лист, болтался по миру в компании Арса; и с тех пор, как Малыш погиб, не брал в руки этот инструмент.
Блондинчик раздувает щёки так, что обозначились синие вены, словно реки на глобусе. По смазанным лаком волосам на шею струится пот. И музыка струится, мелодичный, медлительный, сдобренный электроникой джаз. В задних рядах слышатся аплодисменты, намечается какое-то движение. Сандра присмотрелась — и выронила сигарету. Танцуют! Господь Всемогущий и Благостный, на концертах «Снов» ещё ни разу так вот не разбивались на пары и не танцевали.
Нет, на Азовское море это никак не смахивает — думает Сандра, чувствуя, как на пересохших губах зудит улыбка. Не пересыхающая вода — а полыхающая во вспышке сверхновой звезда. Они сгорят, а не пересохнут. Только так.
На второй день после их общего сбора в берлоге гудки после набора телефона Арса сменились женским голосом. «Телефон Абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — сообщает он вновь и вновь, и Сандре слышится, как щёлкает механизм, перематывающий запись.
Тогда она упаковалась в свой джип, леворульную тойоту 1975 года, и поехала к нему. Москва плывёт вокруг исполинским айсбергом, то и дело осыпаясь потоками машин, и плещется в стекло водой утренних луж. Радио, убавленное почти до минимума, шелестит, и Сандре слышится треск ломающегося льда.
Сандра собиралась съездить сюда и раньше, но каждый раз лёд под ногами ломался, втягивая в повседневную суету. Звонил менеджер из «Century Media», уточнял, выступят ли «Сны» с Алисой в субботу. Сандра ответила, что конечно да. Они выйдут и взорвут танцпол и всё, что возможно взорвать…
У Арса достаточно времени, чтобы снюхать свой кокс, так она думала, а также весь стиральный порошок, что обнаружится в ванной. Уже потом, во время лихорадочных ночей перебора материала (Лиходеев шутил, что они могли бы записать за эти три дня пять альбомов ремиксов), она подумала, что застань она его тогда дома, и уверь он её, что:
— Не стоило так волноваться, мамаша. Я снова в норме, — всё было бы решено. Мятые блокнотные листы, светло-голубые и белые, кружились в её сознании, как падающие листья, на каждом отпечаталась бессильная ярость. Она уже видела такую в детстве, в глазах папы, всегда такого весёлого и полного жизни, а теперь прикованного к инвалидному креслу. Рак крови пожирал его изнутри, и ноги предали первыми. Он уже знал тогда, что скоро умрёт, но сильнее всего страдал от этого в первые недели, когда понял, что больше не может ходить. Этот океан боли и бессилия в глазах отца Сандра запомнила навсегда.
И теперь эти воспоминания всплывали одно за другим, как обломки затонувшего судна.
Она бросила машину, перегородив кому-то выезд, поднялась на третий этаж, втирая грязь в обшарпанные ступени. От стальной пластины двери тянуло холодом, словно от люка подводной лодки, за которым до хрупкого солнечного света километры воды.