Мне не хотелось придавать этому чрезмерное значение. Я нарочно сдержанно разговаривала с миссис Бойд по телефону, когда просила ее приехать в школу, не желая, чтобы та посчитала свою дочь главным свидетелем и принялась чересчур ее оберегать. Я надеялась, Викерс улавливает скрытый смысл моих слов.
Он улыбнулся девочке, и все морщины на его лице разгладились.
— Рейчел, правильно? Спасибо, что пришла поговорить со мной, Рейчел. Это твоя мама? Очень хорошо. Мы только перейдем в маленькую комнатку для бесед, тогда и поговорим, хорошо?
Без видимой спешки он проводил эту пару в комнату для бесед, куда поставили кресла и журнальный столик. Из ниоткуда возникла женщина-полицейский и села с одной стороны, держа наготове блокнот. Я медлила в коридоре, гадая, надо ли объяснять Викерсу, что я встретилась с Рейчел случайно и не имела намерения вмешиваться.
Инспектор пересек комнату, собираясь закрыть дверь, но остановился, увидев меня там. Он выглянул и тихо, чтобы не услышали в комнате, пробормотал:
— Спасибо, Сара. Вы очень помогли. Не смею вас задерживать.
И с этими словами он закрыл дверь. Пару секунд я в смущении постояла, глядя на гладкую, безликую деревянную панель двери. У меня сложилось отчетливое впечатление, что меня прогнали.
— Мы хотим, чтобы вы записали еще одно телеобращение.
Крупный полицейский сидит за кухонным столом. У него темные пятна под мышками и два влажных полукружия на груди. В кухне жарко, жарко и на улице, но больше никто не потеет. Полицейский периодически вытирает лицо, промокая капли, стекающие от линии волос к подбородку. Совершая это действие, он шепчет себе под нос: «О Боже, о Господи», — поэтому я внимательно на него смотрю, наблюдая, как бисеринки воды выступают на его коже, набухают и сливаются в одну каплю, пока она не тяжелеет настолько, чтобы скатиться вниз, как дождевая по оконному стеклу.
— Еще одно? — с серым лицом переспрашивает отец. — А в чем дело? Предыдущего не достаточно?
Полицейский беспомощно разводит руками.
— Оно оказало предполагаемое воздействие, но…
— Это для всех было пустой тратой времени. Я же говорил вам, что от всех этих дурацких фраз типа «пожалуйста, вернись домой, мы не сердимся» не будет никакого толку. Можно подумать, Чарли не вернулся бы, если б мог. Можно подумать, он не вернулся бы, будь у него выбор.
— Согласен, это ничего нам не дало.
— Так какой смысл делать это снова?
— Мы меняем акцент в обращении к общественности. Теперь мы хотим обратиться к тому, у кого, возможно, находится Чарли. Мы опасаемся, что его могут удерживать насильственно.
Отец складывает руки.
— О, значит, наконец-то вы решили, что его кто-то похитил, да?
— Да, мы считаем это совершенно определенной возможностью. — В ход идет платок. — О Господи… — шепчет полицейский, затем обводит сидящих за столом сочувствующим взглядом. — Мы вынуждены прислушиваться к мнению психолога. Она знает, как они действуют. Я имею в виду педофилов. Она говорит, нужно дать им понять, что Чарли — реальная личность, являющаяся частью семьи. По ее словам, большинство педофилов видят в таком ребенке, как Чарли, некий объект потребления, поэтому наша задача донести до них мысль, что он представляет собой не только это.
Мама издает невнятный, слабый звук. Глаза ее закрыты, она покачивается на стуле. Я огибаю стол и становлюсь рядом, прислоняюсь к ней. Она кажется мне легкой, хрупкой, словно я могу ее разбить. Я наваливаюсь на нее как козленок, но она не реагирует.
— Что вы от нас хотите? — спрашивает папа.
— Мы хотим, чтобы вы рассказали о Чарли перед камерой. Мы хотим показать его в обрамлении семьи — возможно, семейные фотографии, где есть и он. Нам нужно дать средствам массовой информации другие его фотографии, а также пригласить сюда съемочную группу, чтобы заснять вашу семью. Всех троих.
Я подпрыгиваю, дрожа от возбуждения при мысли, что появлюсь на телеэкране. И расплываюсь в широкой улыбке, которую не могу сдержать. Я надеюсь, меня увидят мои одноклассницы.
— Я не хочу, чтобы она в этом участвовала.
Я не совсем понимаю, что подразумевает мама. Затем все сидящие за столом смотрят на меня.
— Я знаю, вы хотите защитить свою дочь от огласки, но это очень, очень важно, миссис Барнс, — с серьезным лицом говорит полицейский.
Мама поджимает губы в тонкую линию.
— Мне кажется, ей не стоит появляться на телеэкране.
Она не хочет, чтобы я появилась на телеэкране, поскольку знает, как сильно я этого желаю. Она не хочет для меня ничего хорошего, так как я этого не заслуживаю. У меня так дрожат колени, что я с трудом удерживаюсь на ногах.