Тася вздрогнула и широко открытыми глазами смотрела на Волошина:
«Анастасия?.. Это мое имя! Как странно. Какое совпадение!»
И в далеком прошлом Тася увидела себя и Волошина…
А профессор Стрелецкий рассказывал:
- Это было четыре века назад, на закате солнца… Множество цветных парусов еще трепетали на расписных барках флотилии, бросившей якоря у стен Сиверского монастыря. Самая большая барка с царским шатром на палубе пристала к берегу и по широкой сходне ее, покрытой ковром, сошел молодой Грозный. Большие карие глаза его смотрели строго, даже сурово… К толстому игумену Иван подошел под благословение быстро и деловито. Затем поднял голову и, с трудом разжав губы, вымолвил:
- Горе у меня, отче…
Игумен прислушался к рыданиям Анастасьи, доносившимся из царского шатра на барке, и ответил, тяжко вздохнув:
- Гонцы донесли печальную весть, государь… Молиться надо. Господь тебя, как Иова, испытывает…
- Воля божья… - угрюмо сказал Иван и, размышляя вслух, закончил: - Княгиня Ефросинья и враги мои, небось, рады будут… Нет у меня наследника!.. Братца моего двоюродного, дурачка Володимера, на великокняжий престол протчат. А землю русскую по уделам разворуют…
Он скрипнул зубами и, не обращаясь ни к кому, но оборотясь каменным лицом в ту сторону, откуда прибыли его барки, хрипло крикнул:
- Ан, нет! Не бывать тому!.. А старую суку Ефросинью я сюда, в Горицкую обитель, пошлю да в келью под замок посажу!
Игумен молчал.
- Перенеси, отче, новопреставленного младенца Дмитрия во храм Иоанна Предтечи и сегодня же отпевание учини, - приказал молодой царь и пошел к монастырской стене, за которой уже были возведены для него и для свиты деревянные хоромы.
Профессор Стрелецкий привстал и показал на трехъярусную стену, за которой плескались воды озера:
- Вот здесь стояли те хоромы и сюда же с барки царской были перенесены кованые сундуки с ценной кладью. А ведал захоронением тех сундуков друг и наперсник царя боярин князь Иван Дмитриевич Бельской, человек ловкий и сметливый… О том повествует старинная былина…
Как сквозь сон, слышала Тася тихий голос Стрелецкого:
И вновь Тася погрузилась в видения прошлого. Она ясно видела озабоченное лицо молодого царя и тоскующие, заплаканные глаза Анастасии Романовны.
А тихий вечер окутывал тенью эту тоскующую пару вот здесь, на холмике… И горькой полынью пахло тогда так же, как пахнет сейчас… Нет лишь скорбного пения монахов.
А Волошин видел другого царя Ивана. И этот другой Иван ходил с игуменом по монастырю, все оглядывал хозяйским взглядом, все примечал:
- А почему у тебя, отче, над могилами сосланных бояр Воротынских да Шереметьевых великие храмы стоят? - спрашивал Иван.
- Доброхотными даяниями вдов боярских сооружены, государь, - елейным голосом отвечал игумен.
- Ишь ты! - уже сердито гремел молодой царь. - Даяниями вдов!.. А над могилкой Кирилла, премудрого старца, коий обитель сию основал, ветхая часовенка стоит? Гоже ли так, отче?..
- Не гоже, государь, - соглашался игумен. - Воздвигнем храм великий.
- То-то! - и, уже меняя разговор, Иван приказывал. - А ту кладь, что Бельским в погреба монастырские захоронена будет, береги, отче, как свою голову. Она у тебя одна и клад тот у меня один. Вник?..
- Вник, государь.
- Здесь у вас нет бояр, ворогов моих, обитель сия не горит и дикий татарин в ваши леса не заходит…
Неожиданно воображаемая экскурсия Волошина в прошлое и повествование профессора Стрелецкого были прерваны вежливым покашливанием. Волошин оглянулся и в наступающих сумерках разглядел позади себя две фигуры. В одной из них он узнал художника Еланского, два дня назад прибывшего из Вологды, а в другой - музейного научного сотрудника Богемского, ежедневно слоняющегося по монастырю вместе с толстым французским туристом, похожим на турка…
Покашливал Богемский. Затем вкрадчиво он спросил: