- Брр! Можно же, наверное, и более простым способом...
Охэйо усмехнулся.
- Можно. Но это уже не такой наглядный разврат будет. В смысле, денег на нем не сделать, не столько.
- Брр!
- Кому как... местные любят, видимо. Говорят, что даже эти... мазохисты как-то получают удовольствие. То, что они ещё кое-что получают - так это мелочи.
Лэйми ошалело почесал в затылке.
- Как это?
Охэйо вздохнул.
- Я не знаю. Я, знаешь, не специалист в данной области. Видимо, больше всё же деньги... а про удовольствие они уже сами себе придумывают. Красивой жизни хочется же.
- А университет?
- Туда не все ж могут поступить, даже платно.
- Знания? - предположил Лэйми.
Охэйо кивнул.
- Как бы да - всё же работать, хотя бы иногда, даже тут надо.
- А девы той же профессии? - наконец, спросил Лэйми. - Как местные, так и туристки?
Охэйо усмехнулся.
- Они тоже тут есть, не волнуйся. Просто не так бросаются в глаза. А что? Хочешь познакомиться?
Лэйми рывком отвернулся, чувствуя, как у него горит лицо.
- Нет. Не хочу. Но...
Вспомнив Лаику, он замолчал и смутился. В этом он боялся признаваться даже самому себе, но с ней ему хотелось встретиться. Очень даже хотелось...
6.
Вернувшись в Малау, они пообедали - очень основательно - и Лэйми с удивлением осознал, что на сегодня он совершенно выдохся. Ехать куда-то ещё не хотелось, но и лежать на диване пока тоже. К счастью, среди прочего, в Малау обнаружилась библиотека с массой книг, которые он давно мечтал прочитать. В основном, тут были истории "с щупальцами", как говорил Охэйо, то есть, страшилки с монстрами, безо всяких стилистических изысков - бесконечные "я пошел", "она сказала" и так далее. Иди речь о вещах обыденных, читать это было бы невыносимо скучно. Но тут говорилось о вещах, которых в этом мире нет, и безыскусность авторов придавала их творениям страшную достоверность, словно самый обычный человек пытался рассказать о том, что описать невозможно - о несказанном...
Лэйми, увлекшись, не заметил, как настал вечер. Выбравшись наконец из библиотеки, он с удивлением обнаружил, что все остальные уже легли спать. Голова у него гудела от избытка впечатлений. Он решил подняться на крышу, чтобы проветриться, но оказалось, что все лифты в Малау на ночь отключены. Сказав про себя несколько нелестных слов в адрес Охэйо, он направился к лестнице.
К его радости, верхняя дверь оказалась незапертой. Миновав её, он попал в небольшой сад на западном уступе крыши. Свет здесь вообще не горел, ветер шумел, то налетая волнами, то отступая, шелестела высокая трава, метались диковатые, развернутые веером кусты и тяжелые цветы клонились на упругих стеблях. Маленький сад, полный беспокойства хрупкой жизни, окружал океан тьмы. Редкие звезды, белые, как маргаритки, только подчеркивали черноту неба, где едва светились рваные полосы высоких облаков. Всё было темное, туманное. Влажное.
Лэйми не сразу заметил человека, стоявшего у края крыши, а заметив, не сразу узнал его. Охэйо был в своем официальном, черном с серебром одеянии, сливавшемся с темнотой. Его лица Лэйми не видел. Аннит, казалось, тоже не замечал его, но, когда он подошел - вроде бы, совершенно бесшумно - сказал, не оборачиваясь:
- Я вижу, ты тоже ночная душа, Лэйми? Для меня ночь - самое любимое время.
- Почему? - парень сел на каменный бордюр клумбы, шагах в десяти от него.
Охэйо рассмеялся и поднял белую ладонь, призрачно светившуюся в темноте, словно у привидения.
- Лет в десять я пугал так девчонок - скидывал всю одежонку, а потом выскакивал из кустов, когда они шли спать. Сколько было визгу... А сейчас я хочу быть смуглым - очень смуглым - и черноглазым.
- Зачем?
- Чтобы меня в темноте видно не было, зачем же ещё? Я не люблю, когда люди на меня смотрят. Замолкают, когда я вхожу в комнату, смущаются, когда я к ним обращаюсь. А мне становится неловко - знаешь, как во сне, когда выходишь к публике, забыв одеться.
- Наверное, это оттого, что ты красивый.
- Сказал бы честно: похож на девушку. Волос нигде нет, кожа гладкая, как у... если бы я мог, я стал бы здоровенным мужиком с квадратной челюстью и шерстью на спине. Тогда бы на меня не пялились.
Лэйми невольно рассмеялся. Охэйо повернулся к нему с хмурым видом - и засмеялся тоже.
- Знаешь, недаром говорят, что красота - это наказание за грехи. Когда становится темно, мне хочется бегать и выть диким голосом. Только от этого я быстро устаю, и поэтому...
7.
Неделей позже Лэйми мчался верхом на мопеде по прямому, как стрела, шоссе. Было уже далеко за полночь, толку от слабенькой фары оказалось немного и он погасил её. Ему нравилось ехать в призрачном полумраке. Впереди, над горизонтом севера, стояла таинственная, негаснущая заря, вокруг, за темно-медными стволами сосен, сгущалась непроницаемая тьма. Нигде, насколько хватал глаз, не было ни огонька, ни человека. Даже летняя ночь в Союзе предназначалась для того, чтобы спать, и дороги в это время были совершенно пусты. Лэйми словно оказывался один в каком-то чужом, таинственном мире, принадлежащем лишь ему, и ровный шум отлаженного двигателя совершенно не мешал ему. Ощущая ровный пульс машины, он словно сливался с ней, становился частью чего-то большего, единый с окружающим миром, и в то же время отдельный от него.
Он был очень благодарен другу за это совершенно неожиданное, громадное удовольствие: как оказалось, Охэйо тоже питал страсть к одиноким прогулкам в темноте, хотя и в немного другой форме. Именно он приохотил его к ночной езде на мопеде.
Больше всего ему понравилось кататься за городом, где в это время не встречалось ни единой живой души. Это одиночество было настолько обычным и устойчивым, что Лэйми ездил теперь босиком, в одних шортах - чувствовать напор прохладного, пропитанного пронзительным запахом сосен воздуха нагой кожей было удивительно приятно, как и просто ехать в таинственном сумраке по узкой полоске асфальта, посреди широкой просеки. Он почти никогда не останавливался - ему нравилось именно это бесконечное, стремительное движение. За ночь он проезжал иногда километров по триста, забираясь очень далеко от города, в другие области. У него появились уже свои любимые маршруты, но гораздо интереснее было мчаться наугад, не зная, что увидишь в следующий миг. Он не боялся бездорожья: маленький, джанской работы мопед мог проехать почти всюду, где может пройти человек.