– Не смотри так на меня, Омри.
И она в одно мгновение высвободила свои пальцы из моих.
– Так – это как?
– Как будто я совершила чудовищную ошибку, рассказав ему о нас. Конечно, я совершила чудовищную ошибку.
Над нами стали кружить орлы. Или не над нами, а над какой-то невидимой для нас падалью. Мор посмотрела на них. Я посмотрел на нее и обратил внимание – впервые, – сколько серебряных ниточек вплетено в ее кудри – куда больше, чем бывает в ее возрасте.
– Правда ведь, что в кино, – повернулась она ко мне, – когда женщина бьет мужчину кулаками в грудь, он крепко обнимает ее и удерживает, пока она не успокоится?
– Правда.
– Так вот, на самом деле все по-другому.
– А как было на самом деле?
– Ронен только оттолкнул… ее от себя, горько улыбнулся и сказал: я знал, – а она такая: но… а он такой: моя мама всегда говорила, что ты как уличная кошка – пойдешь за любым, кто даст плошку молока, – а она такая: я могу тебе ответить, но не стану опускаться на этот уровень; а он сел на кровать, засунул кисти рук себе под бедра, как будто пытаясь сдержать их, пока можно, и сказал зло, а не умоляя: ты не понимаешь, что я не могу без тебя жить? А она села рядом с ним и сказала: ты не обязан жить без меня. И добавила: извини, Ронич, мне очень жаль, что я пошла к нему. И он улыбнулся совсем горько, не дотронувшись до нее, посмотрел на два велосипеда, которые принес и которые теперь стояли посреди комнаты, и сказал: я заплатил за них кучу денег. А она подумала: его правда интересует сейчас именно это? И сказала: ну давай, едем, а он… Он ответил, без воодушевления: хорошо. Но при одном условии. А она: слушаю. А он такой: твой телефон – у меня. Чтобы ты не переписывалась с этим Омри у меня за спиной. А она: у меня даже нет его номера. А он сжал губы и повторил: такое у меня условие. А она – из желания загладить вину – достала из кармана телефон и протянула ему: бери. Надеясь, что это его успокоит.
Но, как только они выехали на Дорогу Смерти, он снова замкнулся в себе, почти не разговаривал с ней, следил, чтобы между их велосипедами сохранялась дистанция: держался на два-три проворота педалей впереди. Она ждала, что его обида пройдет, и думала, что раз он сам решил отправиться в поход – то это уже добрый знак, и не сказала ни слова о том, что дорога ужасающе узкая, что нет ограждения, что она старается смотреть только вперед и налево, чтобы ненароком не посмотреть направо, в глубокое ущелье, она не обменялась ни взглядом, ни кивком с велосипедистами, которые ехали им навстречу, и стала презирать саму себя за то, что поддалась диктатуре, и в то же время тешила себя надеждой, что их медовый месяц еще можно удержать от падения в пропасть. Она понятия не имела, что у него созрело совсем другое решение. Он стал вести себя с ней как с совершенно чужой. Даже когда они проезжали мимо крестов, воткнутых в землю в память о тех, кто погиб на этой дороге, – у нее от каждого такого креста кровь стыла в жилах, и она сбавляла скорость, – он не произносил ни слова. Оставался закрытым от нее на всю длину молнии, как в спальнике.
По ночам в палатке от перенапряжения и холода у нее иногда сводило мышцу на ноге. Днем он ехал быстро, а во время редких привалов молчал и смотрел на все, что угодно, только не на нее, и лишь через минуту-две говорил: так, я все – и тут же садился на велосипед, и ей приходилось прилагать немало усилий, чтобы не отстать, чтобы не дать ему скрыться в тумане – а туман был почти все время, – но она не хотела просить его ехать помедленнее, чтобы не выпускать джинна из бутылки, да и надеялась, что, пока он будет яростно крутить педали и потеть, весь его гнев выйдет через поры и он, наверное, сможет простить ей глупость, которую она совершила, и глупость, которой она не совершала, но о которой рассказала ему, да, в тот момент она еще надеялась, что все встанет на свои места, и все время напоминала себе, чтó сказал ей тогда, в своей комнате, викинг: путешествие – это исключительное обстоятельство, и некоторые люди раскрываются в нем с хорошей стороны, а некоторые… Ты помнишь, как говорил мне это?
– Конечно.
– И вдруг она вспомнила единственный их отпуск за последние несколько лет, в Ахзиве[25], когда они окончили университет. Всю дорогу Ронен тогда жаловался, что вышло дороже, чем он думал, что ему слишком жарко, а потом – что слишком холодно, слишком много песка… А за ужином, когда все постояльцы собрались вокруг нее и она болтала с ними, он достал книжку о последних днях Гитлера в бункере и читал ее, но ни разу не перевернул страницу, а потом наклонился и сказал ей: так, я все, но ты можешь оставаться тут и кокетничать с кем захочешь; и по дороге в домик он шел на полметра впереди нее, и когда она спросила, почему он идет так быстро, он не ответил, а когда они добрались до домика, он открыл дверь пинком и упал на матрас без сил, хотя ничего в тот день не делал, повернулся к ней спиной и тут же заснул, а во сне говорил – рублеными фразами, как на шиве по его отцу…