– Там правда красиво. Я видела фотографии.
– Вот именно! Так я сказал ей: ну сейчас-то уже какая Австралия? А она уперлась: надо было поехать в Австралию, Омри.
– И это был тревожный звоночек?
– Тогда я этого не понял. Но постфактум… Она всегда была недовольна. Работой – неважно, что это была за работа. Домом, в котором мы жили, – неважно, какой это был дом. Воспитательницей Лиори. Учительницей. Ей всегда казалось, что лучше там, где нас нет. У нас была дежурная шутка, что я – единственное, что она не меняет.
– А в конце случилось именно это.
– Не совсем.
В этот момент, насколько я помню, Мор уже лежала поперек моей двуспальной кровати. Ее поза выигрышно подчеркивала красоту фигуры, но казалось, что она этого не осознает. Что она не нарочно.
– В каком смысле «не совсем»? – спросила она. И оперлась подбородком на согнутую ладонь. Посмотрела на меня так, как будто каждое слово, которое я сейчас произнесу, будет наделено для нее невероятно важным смыслом.
– Отношения – это вроде как… джунгли, – ответил я. – Все переплетается, и трудно понять, где причина, а где следствие. Проще всего обвинить другого. Но это вранье. Я виноват… я был виноват в этом не меньше. Нужно научиться жить вместе с человеком, который почти все время недоволен. И я отдалился от нее, как будто недовольство заразно. Было и другое, о чем нельзя было знать заранее. Наша дочь… ну, скажем так, она… очень чувствительна. Входит в один процент самых чувствительных. И… мы оба менялись, каждый шел в свою сторону, и… не знаю, может быть, прожить пятнадцать лет вместе и не убить друг друга – это уже достижение, а не провал? Сорри, ты наверняка ищешь четких ответов… а их у меня пока нет.
– Ничего страшного, ты мне очень помог, – сказала она и посмотрела мне прямо в глаза.
– Правда?
Я немного распрямил ноги, и теперь мои шерстяные носки едва не касались ее тонкой талии.
– Правда-правда.
Мы помолчали, глядя каждый на свою точку на стене. И я подумал: как странно и красиво, что мы едва знакомы – а у нашего разговора уже есть свой ритм. В том числе и у этого молчания. Оно наступило как раз вовремя.
И еще я подумал, что после развода встречался с таким большим количеством людей – учеников, друзей, коллег, два раза даже ходил к психологу – и ни с кем из них не испытывал этого редкого чувства: сейчас на свете есть только я и этот человек.
И я подумал, что у Мор пухлые щеки и что, может быть, я единственный мужчина на свете, кому такие щеки кажутся сексуальными.
– Не знаю, что еще тебе сказать, – произнес я спустя четыре такта. – На самом деле мне еще почти ни с кем не приходилось обсуждать развод. Так – точно нет.
Мор снова подняла на меня глаза. Ее взгляд был теплым, но не до конца понятным. Она не придвинулась ко мне ни на миллиметр и продолжала почесывать ногтями свои лосины – такое впечатление, что скорее это был тик, а не настоящий зуд. Да, и еще: хотя она и лежала поперек кровати, но так и не сняла обувь. Она болтала ногами, свесив их с кровати сантиметров на двадцать.
Я подумал, что, если она разуется, это будет знак. Но я не был уверен, что хочу, чтобы она разулась. Существуют фантомные боли – их чувствуют солдаты там, где у них ампутировали часть тела, – так вот, мне казалось, что после развода у меня фантомная моногамия: я знал, что должен наслаждаться своей новообретенной свободой, но ни разу еще этой свободой не воспользовался. Проведя пятнадцать лет с одной женщиной, я не мог даже вообразить себя в интимных отношениях с другой. Это меня даже напрягало. Я не был уверен, что физиологически у меня все получится.
Наконец – весь ее визит продлился не более часа – Мор встала с кровати и сказала:
– Мне пора возвращаться, Ронен может случайно проснуться.
– Погоди-ка. – Я вскочил за ней. – Ты не расскажешь мне, откуда вдруг взялись все эти вопросы?
– Не могу, – сказала она.
– Так нечестно.
Я надул губы, как обиженный ребенок, а она сказала:
– Сорри, – и улыбнулась, но тон ее был серьезным. – Это для меня равносильно измене.