— В какую сторону держите путь, друзья?
— Нам все равно.
— Тогда давайте повернем в переулок.
Петрик и Володя с большим любопытством разглядывали белебеевского комиссара. В поезде он ехал в платье сестры милосердия, с тщательно закутанной головой — только глаза были видны. Сейчас он щеголял в темно-коричневом френче. Лицо у него было длинное, нос острый. Володя вспомнил, что у отца на стенке рядом с балалайкой висел портрет Гоголя. Что-то общее было в лице белебеевского комиссара с великим творцом «Ревизора».
По дороге Петрик рассказал, с какими большими трудностями они добрались до Омска и как потеряли между иртышским мостом и омским вокзалом след детского эшелона № 153/482. Володя показал больную, сильно опухшую руку.
— Я ему вправлял в бане! — объяснил Петрик. — Надо еще раз дернуть, да он не дает.
— Ну это ты, брат, зря! — решительно запротестовал Пирожников. — Сегодня пусть к врачу сходит. Я адрес дам. И денег тоже.
Он достал керенку и сунул Петрику в руку.
Лоб комиссара прорезала складка. Он понимал: двадцать рублей не спасут ребят от нужды, а оказать настоящую, действительную помощь колебался. «Хотя... — Пирожников задумался. — Нет, двое...»
Петрик рассказал про ночевки с беспризорниками в пустом вагоне. Там были воришки, карманники, а однажды ночевал бородатый дядя с ножиком, и ножик был в крови. Потом еще была тетя без носа.
— Слушайте, — сказал Пирожников, — я бы мог одного пристроить на работу... в парикмахерскую, мальчиком. А вот другого не знаю как. Впрочем, ночевать можно и двоим. В мастерской на полу. Не пропадать же вам в самом деле. Идемте!
Парикмахерская, куда привел Пирожников ребят, помещалась в низеньком одноэтажном домике, на глухой малолюдной улице. Над входной дверью висела большая вывеска:
ПАРИКМАХЕР
На другой вывеске, приколоченной сбоку двери, изображена была голова румяного гражданина с одним недобритым усом и левой бакенбардой. Пониже столбиком было написано:
Стрижка
волос
бритье
работа
аккур-
атная
цены
общедо-
ступные
В парикмахерской у стены стояло треснувшее трюмо с полочкой, на ней лежали две бритвы, машинка для стрижки волос, гребешок с поломанными зубьями, бутылочки и ножницы.
— Ну, что же, откроем заведение! — сказал Пирожников и достал белый халат.
— Вы сами парикмахер? — удивился Петрик.
— Садись, постригу! — вместо ответа скомандовал Пирожников и накинул на него белую простынку.
Петрик сел на стул и в мутном от сырости зеркале увидел похудевшее лицо и оттопыренные уши. Холодная стальная машинка, пробежав от затылка ко лбу, оставила на голове ровную светлую борозду.
— Не беспокоит?
— Что?
— Я спрашиваю, не беспокоит? Машинка!
— Нет-нет!
Через несколько минут остриженный Петрик с любопытством разглядывал в зеркало свою белую, с голубоватым отливом голову.
— Хорошо, — одобрительно сказал он и заискивающе улыбнулся. — А можно, я его подстригу? Машинкой вашей.
И Петрик кивнул на брата.
— Не сумеешь, — сказал Пирожников и скомандовал Володе: — Садись и ты.
Комиссар стриг Володю, а Петрик, внимательно следя за его работой, вспоминал встречу в поезде с тетей в брюках.
— Готово! — воскликнул Пирожников и шлепнул Володю по стриженому затылку. — Теперь отправляйся к врачу. Вот тебе адрес и деньги. Покажи ему свою руку.
Володя, довольный, убежал, а Пирожников показал Петрику крохотную кухню, отгороженную от мастерской дощатой перегородкой. Здесь стояла узкая продавленная койка комиссара, накрытая солдатским шинельным сукном, а из-под нее торчал угол небольшой корзинки.
— Я сплю тут, а вы будете ночевать в мастерской.
Колокольчик, приделанный к входной двери, громко звякнул, возвещая о приходе первого посетителя. В парикмахерскую вошел извозчик с кнутом под мышкой и снял картуз.
— Подравняться можно?
— Милости просим. Прошу. Садитесь.
Пирожников достал белую простынку и старательно заправил ее за воротник извозчичьего пиджака.
* * *
Доктор вправил Володе вывихнутую руку, и он смог через два дня приступить к работе в парикмахерской, а Петрик устроился работать газетчиком.
С утра он убегал в экспедицию и ждал, когда из типографии привезут отпечатанные за ночь газеты. Получив объемистую пачку, мальчик мчался с нею по центральным улицам, во весь голос выкрикивая последние новости.
Часам к трем-четырем все газеты бывали обычно распроданы, и Петрик бежал в столовую. Здесь он наскоро хлебал пустые щи, торопясь в парикмахерскую сменить брата у кипящего самовара. Довольно часто, однако, приходилось обходиться и без обеда. Сидя в кухне, ребята пили морковный чай с хлебом, наблюдая через узкую дверную щель за работой Пирожникова. Его звали Борисом Петровичем, но они окрестили бывшего белебеевского комиссара за длинный тонкий нос Гоголем и так называли Пирожникова за глаза.
Посетители в парикмахерскую заглядывали редко. Вероятно, потому Борис Петрович открывал свое заведение поздно — не раньше двенадцати часов. И еще Володя подметил: некоторые клиенты заходили бриться каждый день и поддерживали с Пирожниковым дружеские отношения.
Довольно часто Борис Петрович говорил Володе:
— Ты побудь в мастерской, встречай публику.
А сам уходил на кухню вместе с гостем. На столе появлялась недопитая бутылка водки, помидоры и два граненых стаканчика. Вот и сегодня пришел новый гость в хорошо сшитом пальто и офицерской фуражке без кокарды. Он опустился на койку и спросил недовольным тоном:
— А это что у вас за мальчишка?
— Ученик.
— Он что, живет здесь?
— Ночует.
— Ночует? — переспросил гость.
— Видите, товарищ, я подумал, что это будет даже удобнее во всех отношениях.
— А я думаю, что во всех отношениях это неудобно.
Пирожников заговорил шепотом. Что он шептал, Володя не мог разобрать. Но гость сердито сказал:
— Мы с вами не детский приют устраиваем.
— Ручаюсь головой!
Этот неприятный человек зачастил бриться ежедневно. Не глядя на Володю, он проходил на кухню и бесцеремонно разваливался на койке. Если в парикмахерской никого не было, Пирожников угощал его водкой и помидорами. Помидоры гость ел, а водки не пил. Володя заметил: она не убывала в бутылке.
По вечерам, когда закрывали парикмахерскую на огромный висячий замок и задвигали на окнах тяжелые ставни, Борис Петрович за чаем выслушивал бесконечные рассказы Петрика, проводившего полдня на улице и знавшего решительно все, что творилось в городе.
— Вчера ночью, — захлебываясь и сверкая глазами, рассказывал Петрик, — за Березовой рощей анненковцы расстреляли восемь большевиков. Семь человек насмерть, а одного ранили. Он приполз ночью к себе домой, в Игнатовку. Жена отворила — видит — голый перед ней. Ей бы его, дуре, спрятать скорей, а она испугалась, думала, привидение с того света. И дверь на крючок. Он к соседям. А те тоже боятся. Он к милиционеру. А тот совсем напугался — и бежать от него, прямо в штаб. Анненковцы прискакали и шашками зарубили...
От таких рассказов у Володи по спине пробегали мурашки. Страшно! Борис Петрович хмурился и начинал насвистывать да ерошить волосы. А потом доставал свою любимую книгу и читал вслух непонятные стихи замогильным голосом:
Рожденные в года глухие,
Пути не помнят своего...