— Кажись, снегом занесло проезжих. Надо глянуть.
Младший сынишка не захотел отставать от отца. Он тоже надел лыжи и поспешил за родителем. Быстро они добрались до поскотины и подъехали к снежному кургану.
— Так и есть! — сказал Мокин, нащупывая лопатой дугу. — А ну, сынок, припустись-ка домой. Пусть дедка старосте скажет. Люди замерзли.
Мальчуган помчался к деревне, а Мокин принялся раскапывать курган. Он отряхнул снег с дуги и услышал, как встрепенулись застоявшиеся лошади.
Пока подоспели на лыжах солоновские мужики, кошева наполовину была откопана.
— Пропали? — спросил староста, вытягивая шею.
— Должно быть.
В десять рук работа пошла скорее. Сани быстро откопали, и солоновцы увидели бородатого старика, лежавшего поперек кошевы.
— Живой! — крикнул Мокин, отвернув широкий бараний воротник тулупа. — Дышит!
— Да там еще люди.
— Бери в повод коней! Выводи левее! Там дорога! — командовал староста.
С большим трудом дотянули лошади кошеву до мокинской избы. Здесь, в холодных сенях, раздели трех окоченевших путников и принялись осторожно оттирать снегом. Когда побелевшие, отмороженные руки и ноги зарделись от горячей крови и стали мягкими, спасенных путников внесли в избу.
— Ох-ох! — первым пришел в себя старик. — Где мы находимся, добрые люди, скажите?
— В Солоновке.
— Сын-то жив?
— Жив, жив! И внук жив. Все целы.
Старик тяжело дышал, вспоминая ночь, проведенную под снегом.
— Далеко путь держали? — спросил Мокин.
— Под Белуху.
— Откуда?
— С Усть-Каменного. Сына из больницы домой везу. В солдатах служил! Да вот внучка на счастье, видать, бог послал. Сироту...
Боря с Геласием тоже очнулись.
— Батюшка, не пропали! — воскликнул Геласий, и на бледном лице великана Боря увидел радостную улыбку. — Доведется дома побывать, брата и матушку увидеть.
— Счастье ваше, что морозу сильного не было да снегу на вас навалило много, — сказал Мокин, — а то бы замерзли.
И Боря услышал удивительную вещь. Всего четверть версты до деревни они не доехали. Лошади стояли почти на самой дороге. А за весь вчерашний день только и сделали двадцать верст. Прав был осторожный хозяин. Надо было переждать вьюгу на заимке.
Весело потрескивали сухие дрова в печке. Старик Софронов попросил гусиного сала полечить примороженные щеки. Хозяйка принесла крынку из кладовой. Софронов намазал лицо себе и Геласию с Борей велел намазать. При такой беде гусиный жир — первое лекарство.
— Ну, Геласий, это за сироту мы спасенье от гибели получили. Не иначе. Об этом всегда должны помнить!
— Верно, батюшка!
— Смерть за спиной стояла!
Тут Мокин рассказал, как в позапрошлом году, вот точно так же, попали проезжие в пургу и у самой околицы замерзли. Откопали их, а они уже закоченели. Мороз тогда был здоровенный, да и одежонка у людей бедноватая... не перенесли.
И понял тут Боря, какой опасности они подвергались. Зажмурил он глаза, представил синих покойников, и страшно ему стало. А старик Софронов опять на Борю взглянул и снова сказал сыну:
— За сироту живы остались. Об этом, Геласий, всегда помнить должны!
— Не забуду, батюшка!
После пережитой опасности Софроновы решили передохнуть в Солоновке три дня. Старик лечил гусиным салом помороженное лицо, Геласий отогревал на теплой печке больные ребра, а Боря смотрел, как Мокин мастерил пчелиные улья.
Накануне отъезда вечером, перед сном, хозяин сказал старику Софронову:
— А может, еще переждете денек? Погостите?
— Спасибо! В дорогу пора.
Мокин помялся.
— В Еловке останавливаться будете?
— Как придется. Может, и заночуем.
— Мимо-то не поедете?
— Да как проедешь? Другой дороги нет.
— Артемия Ивановича Избышева не знаете там?
— Нет, не знаю, — ответил старик.
— Мне бы ему передать кой-что надо!
— Сделай милость. Если не шибко тяжелое, свезем.
— Не тяжелое. Кисет вот забыл он.
— Это можно! — согласился Софронов. — Сунь, Геласий, к себе.
Геласий убрал кисет и полез на печку, где уже лежал Боря.
— Спишь, Странник?
— Нет.
— Спи, голубь. Завтра рано вставать!
И великан ласково погладил мальчика по голове.
* * *
Вот и снова Софроновы с Борей в пути. Весело ржал Карий, крутя хвостом, скрипели полозья саней, и громко хлопал мохнатыми рукавицами старик:
— Но-но-но!.. Милые!
После пурги погода установилась хорошая. В синем небе сверкало яркое солнце, сахарной белизной сиял снег, а тишина в лесу стояла необыкновенная. Боря с восхищением смотрел на стройные пихты и ели, убегавшие назад. Щедро прикрыл дед-мороз хвойные ветки обильным снегом. А с каким старанием опушил он кудрявые березки и разукрасил придорожные кусты!
— Но-но... Милые!
Иногда навстречу попадались громадные возы с сеном. Тогда Софронов сворачивал в сторону, а Карий, завидев четвероногих собратьев, радостно ржал и еще веселее крутил хвостом.
— Откуда? — кричали встречные мужики, не останавливаясь.
— С Усть-Каменного!
В Еловку приехали на третий день, только темнеть стало. Старику указали избышевскую хату, и он подкатил кошеву к высоким новым воротам. В маленькое окно выглянуло бородатое лицо, и на двор вышла хозяйка в распахнутом полушубке.
— Переночевать дорожных людей пустите?
— Заезжайте!
Артемий Иваныч Избышев был дома. Сидя на низкой табуретке около печки, он ладил топорище. Курчавые золотистые стружки покрывали крашеный пол. Старик Софронов отыскал в темном углу образа и принялся размашисто креститься. Геласий, став рядом, последовал его примеру. Артемий Иваныч отложил топор в сторону, ожидая, когда гости кончат молитву.
— Добрый вечер хозяевам! — низко поклонился старик Софронов.
— Будьте при месте! Отдыхайте с дороги! — ответил Избышев. — Откуда и куда путь держите?
— С Усть-Каменного на Маралиху.
— С Усть-Каменного? — Артемий Иваныч погладил бороду, в нерешительности берясь за топорище.
— От Мокина из Солоновки вам посылочка! — вставил Геласий свое слово, вытаскивая из кармана кисет.
Избышев заметно оживился и поднялся с табуретки.
— Ну-ка, поглядим, что за посылочка.
Артемий Иваныч взял кисет, торопливо развязал его и высыпал на стол горох.
— Спасибо Мокину! — сказал он, пристально разглядывая горошины. — Не забыл про мой кисет. А я-то заждался. Беспокоиться стал.
— Никак, горох садить хочешь, Артемий Иваныч? — несколько подивился старик Софронов странной посылке Мокина.
— Хочу! — сверкнул глазами Избышев и добавил, хитро подмигивая:
— Горох этот не простой, а особенный!
Софроновы подивились на чудака Избышева, и Боря подумал: «Горох как горох!»
Хозяйка накрыла стол и пригласила обогреться с дороги чаем. Сел Боря рядом с Геласием, медом ватрушку намазал, а Избышев с Софроновым разговор завел:
— Ну, как в Усть-Каменном? Ничего не слышно?
— Это насчет чего?
— Да так... насчет всего. Рады люди-то? Или как? Думают?
— Чему радоваться?
— Как чему? Власти новой. Верховному правителю... адмиралу Колчаку.
— Не спрашивал.
— Ну, а насчет восстания? Что говорят?
— Какого восстания?
— В Омске, перед рождеством, под Новый год, сказывали, рабочего народу перебили без счету... тыщи!
— Верно, верно! — подтвердил Геласий. — Был такой слух в Усть-Каменогорске. В больницу люди приходили, сказывали.
Софронов недовольно покачал головой.
— Зря крутятся! Жили б спокойно. Чего там на рожон-то лезть.
— А как же жить! — сердито воскликнул Избышев. — Совсем война мужиков разорила, а тут снова коней для войска забирают. Воюем, воюем, а против кого воюем — и сами не знаем. У меня мерина вчера записали, а мне этот мерин дороже всего на свете. Я наживал его.