Рядом с ним присел на корточках Боря и, вытягивая шею, увидел: на лужайку один за другим выехали верхом солдаты с белыми черепами на рукавах.
«Бежать надо», — подумал Боря и взглянул на Софронова: в какую сторону лучше? Но старик, заметив военных, вышел из-за дерева и смело пошел им навстречу, держа в руках ружье. Следом за ним двинулся Афоня, а за ним и Боря. Раненый, сидевший на траве, тоже поднялся и, опираясь на винтовку, заковылял к всадникам. Появился из-за дерева и второй солдат.
— В чем дело? — крикнул подпоручик, придерживая за повод танцевавшую лошадь. — Ты ранен, Казанцев?
— Так точно, ваше благородие!
— Кто это тебя?
— Вот он! — раненый кивнул на подходившего Софронова.
Подпоручик натянул туже поводья, успокаивая горячую лошадь.
— Так! — сказал он, щуря серые холодные глаза. — Большевик? Бандит?
Анкудин Степаныч тяжело дышал и ничего не отвечал.
— Я тебя спрашиваю или нет? Как стоишь перед офицером, бородатый болван!
Старик расправил седую бороду и нахмурил брови:
— А я думал, ты не мне говоришь, а этому разбойнику, что в моих маралов стрелял.
— Забрать! К капитану!
Подпоручик, пришпорив лошадь, поскакал по лужайке. За ним двинулись всадники. Софронову скрутили руки и погнали, как пленника, привязав веревку к седлу. По дороге у него слетел картуз. Боря кинулся поднять, но солдат, скакавший сзади, замахнулся плеткой.
— Куда!
Он заподозрил, что Боря хотел бежать.
— Шагай, дедка, веселей! — глумился другой солдат над стариком. — Поддай ходу, поддай.
Наконец мучительное путешествие окончилось. Солдаты выехали на поляну, где около вывороченного грозою дерева белела походная палатка и курился голубым дымом костер. На упавшем сухом дереве рядом с штабс-капитаном сидел подпоручик и что-то торопливо рассказывал.
Солдат подтолкнул Софронова в бок и наставительно шепнул:
— Смотри бодрей! Командир веселых любит. Может, шомполами отделаешься.
Старик подошел к офицеру с поднятой головой. Ветер развевал его длинные волосы и седую бороду. Он остановился, выставил одну ногу вперед и крепко сжал землистые губы.
— Ты что, разбоем занимаешься? — штабс-капитан пристально вглядывался в бесстрашное лицо Софронова. — Как ты смел в гусара стрелять? А? Знаешь ли ты, еловая голова, что такое гусар? Знаешь, как называются те люди, которые в военных стреляют?
— Я не знал, что он гусар! — хмуро ответил Софронов. — Гусар чужое имущество не грабит, чужую скотину не убивает...
— Молчать! Не рассуждай! Отвечай на мои вопросы. Ты стрелял в него?
— Выстрелил, как увидел, что он оленя убил.
— Выстрелил? Дубина! Хорошо — промазал. А если бы ты его насмерть?
— Насмерть я не хотел, — перебил Анкудин Степаныч. — Я не душегуб. Захотел бы — весь заряд в голову всадил. А я слегка, пониже спины, чтоб памятка осталась. Поди, дробины три и попало всего, не более. Я знал, как целил. Убивать я не хотел.
— Выворачиваешься? — строго сказал штабс-капитан. — Хитрая бестия!
— Зачем мне выворачиваться, господин офицер? Я белку в глаз бью! — гневно сверкнул глазами Софронов. — Сроду не врал. Не буду и на старости лет обманывать.
В это время из палатки поспешно вышел взлохмаченный поручик с опухшим багровым лицом и закричал, плохо выговаривая букву «р»:
— Где этот Вильгельм Телль? Если эта каналья не врет насчет белки, пусть собьет пулей яблоко с головы (поручик кивнул на Борю) своего внука. Слышишь, ты, бородач! Попадешь в яблоко — помилуем. Промахнешься — собственноручно шлепну тебя, как муху, чтобы зря не трепался...
— Бросьте, Бобин! — тихо процедил штабс-капитан сквозь зубы. — При чем тут Вильгельм Телль?.. Здесь и яблок нет.
— Абсолютно неважно! У меня остался соленый огурец! Пусть борода стреляет в огурец. Сяткин! Живо! Принеси огурец из палатки и положи мальчишке на голову. Сейчас мы сразу определим, кто этот бородач, алтайский Вильгельм Телль или просто хвастун и прохвост...
Холодные струйки пота побежали по Бориной спине, а Анкудин Степаныч еще строже насупил седые мохнатые брови.
Поручик Бобин
Когда поручик Бобин отправлялся зимой с карательным отрядом на Алтай, младший брат, гимназист, привез ему на вокзал дорожную корзинку. В ней оказалось десять бутылок заграничного коньяку и потрепанный том Шиллера, пожертвованный сестренкой в длинную дорогу. Вначале поручик выпил с друзьями коньяк, а после принялся за чтение. Шиллер оказался менее увлекательным, чем заграничный напиток. Прославленную трагедию великого немецкого драматурга поручик Бобин прочел только весной, когда попал в горы, как раз накануне убийства марала Яшки. Питая некоторую склонность к романтике, подвыпивший поручик Бобин захотел претворить швейцарскую легенду о Вильгельме Телле в жизнь. Боре предстояло сыграть роль младшего сына знаменитого стрелка. Гусар Сяткин уже притащил соленый огурец, намереваясь возложить его на голову мальчику, но штабс-капитан, производивший допрос Софронова, запротестовал. Боря, стоявший неподалеку от офицеров, услышал, как они спорили.
— Мы должны действовать по инструкции, а не по Шиллеру, — говорил штабс-капитан. — Забавляйтесь в другом месте. Здесь я не позволю.
— Это трусость и мещанство! — поручик Бобин фыркал от негодования. — Черт знает, какое вульгарное мещанство!
— Мы оторвались от своих на сотню верст, и я не желаю рисковать отрядом. Кроме того, Казанцев сам виноват. Совершенно достаточно всыпать бородачу сотню шомполов.
— Трусость! Унизительная трусость!
Штабс-капитан настоял на своем. Два гусара отвинчивали шомпола. Три гусара боролись с Софроновым, стягивая со старика штаны. Поручик Бобин доедал огурец. Боря и Афоня широко раскрытыми от ужаса глазами смотрели на гусар.
— Сотню горячих! — махнул перчаткой штабс-капитан.
Софронова повалили на землю. Один гусар сел ему на голову, двое на ноги. На солнце сверкнули два шомпола и со свистом упали на обнаженную спину.
— Держись, дедка, ожгу!
— Не смейте, не смейте! — закричал Боря. — Де-душ-ка! Не смейте!
— Эй, дать там мальчишке по уху! — прогремел штабс-капитан, и Боря полетел кувырком в траву, оглушенный затрещиной.
Свистели сверкавшие на солнце шомпола. Тяжело дыша, кряхтел старик. Гусары, собравшись в кружок, наблюдали за поркой и глумились над ним. Поручик Бобин курил папиросу, разговаривая с штабс-капитаном. Боря лежал на траве и глотал слезы ненависти и обиды. Связанный Афоня, отвернувшись, плакал.
Но... что это такое? Кто это вдруг выстрелил и почему штабс-капитан, взмахнув руками, упал на землю? Второй выстрел, третий. Еще гусар упал. А тот захромал. А те бегут за винтовками. А те убегают в лес.
— Геласий! Геласий! — закричал Боря, поднимаясь на колени.
Великан бежал и стрелял на ходу. Кругом заходили маралихинцы. Гусары, не успевшие добежать до винтовок, подняли руки. Вооруженные убегали в лес, но навстречу им шел Аверьян Селифоныч с мужиками.
— Бей! Бе-ей!
Геласий кинулся к отцу, и старик Софронов, шатаясь, поднялся на ноги. Понурив головы, стояли обезоруженные гусары, окруженные плотным кольцом возбужденных маралихинцев.
— Подлецы вы!.. За что старика опозорили? Разбойники!
— Постой, постой! — вдруг закричал Анкудин Степаныч. — Ты думаешь, погоны сдернул, так я тебя и не узнаю? Выходи сюда, господин офицер. Нечего за солдатские спины прятаться.
Гусары поспешно вытолкнули из своих рядов поручика Бобина, и он оказался перед маралихинцами с посеревшим от страха лицом.
— Огурец слопал, гад! Ну что ж, тебе же хуже. Боря, найди-ка шишку сосновую.
Нижняя челюсть у поручика затряслась и отвисла.
— Не пугайся, ваше благородие! Не промахнусь! Разве что рука дрогнет после такой бани. Да уж это вина не моя, а командира убитого. В случае чего на него пеняй.
Боря принес упругую сосновую шишку.
— Отдай гаду этому. А ты клади себе на голову, на фуражку. Да стой смирно, не шевелись. А рот закрой, а не то залетит ненароком.