— Устал? — спросил вихрастый, начавший понемногу отставать.
— Нет...
— Давай назад?
— Плыви! — крикнул Петрик.
Но вихрастый, не надеясь на свои силы, повернул. Петрик поплыл дальше один. Он несколько раз уже переворачивался на спину, давая отдых рукам. Но в эти минуты его несло вниз по течению с огромной скоростью.
Иртыш оказался гораздо шире Днепра, с берега это было трудно определить, и течение здесь было значительно быстрее. Петрик уже пожалел, что не последовал благоразумному примеру вихрастого. Двоим возвращаться назад было не так стыдно, а одному — позорно. И Петрик решил плыть к цели — на другой берег.
Он все чаще и чаще отдыхал на спине, и течение относило его все дальше и дальше.
Петрик легко мог утонуть в этот день. Измученный, он вылез на левый берег и упал в изнеможении на траву. Мальчик долго лежал, прислушиваясь к громкому биению своего сердца. Отдохнув как следует, он тихо пошел песчаной кромкой берега вверх по Иртышу. Течение снесло его версты на две, и Петрик прикидывал, что надо пройти не меньше четырех, чтобы выплыть как раз к плоту. Только сейчас мальчик понял, что такое Иртыш. Без всякого удовольствия он подумал, что ему предстоит вплавь совершить обратный путь через реку. К своему великому счастью, пройдя добрую версту, Петрик увидел лодку, скрытую высоким камышом, и двух мужчин возле нее. Один был русский, другой — казах. Они лежали на траве и курили, кого-то поджидая. «Перевезут, если на ту сторону едут», — радостно подумал Петрик и прибавил шагу.
— Здравствуйте! — поздоровался он.
— Здравствуй! — ответил плохо выбритый рыжеусый мужчина с сильно загорелым худощавым лицом. Две глубокие морщины пересекали его высокий лоб, а левое веко временами дергалось, отчего глаз как бы подмигивал. Руки у него были рабочие, заскорузлые, на одном из больших пальцев не было ногтя.
Петрик опустился на траву рядом с казахом.
— Купаешься? — спросил тот, широко улыбнувшись и показав ослепительно белые зубы.
— Купаюсь.
— А чего голый так далеко ходишь?
Тут Петрик понял, что его увидели уже давно.
— Одежда на том берегу.
Рыжеусый посмотрел на Петрика:
— Через Иртыш переплыл?
— А что тут такого?
— Драть тебя некому. Знал бы батька, такую бы тебе баню дал.
— А его нет!
— Ну мать выдрала бы.
— И матери здесь нет.
Так слово за слово завязался разговор. Петрик рассказал про Володю, сидевшего на плоту, как они приехали из Питера в Сибирь искать пропавшего брата Борю. Русский слушал с большим любопытством, особенно его заинтересовал рассказ, как Петрик и Володя ехали вместе с обуховскими рабочими в одном вагоне.
— А сейчас куда вы направляетесь?
— В Семипалатный.
— Зачем?
— Домой возвращаться надо. Боря погиб. Что нам здесь делать?
Русский покрутил рыжеватый ус, достал серебряные часы и сказал:
— Видать, не дождемся. Поедем, Мамай! Давай, парень, лезь в лодку.
Петрик с радостью забрался на корму и взял рулевое весло. Казах столкнул лодку в воду, и они поплыли на правый берег.
Здесь их с нетерпением ждал встревоженный Володя, державший под мышкой одежду брата. По его глазам не трудно было догадаться, что произошла неприятность.
— Дядя Ефим плот продал, — сказал Володя. — В Семипалатинск не едет.
— Как не едет?
— Так. Они назад возвращаются.
Петрик стал одеваться. Рыжеусый выгрузил мешки из лодки, присел на камень и закурил.
— Так. Куда же вы теперь, хлопцы?
— Пока еще не знаем.
— Ночь наступит, где спать будете?
— А вон под той лодкой.
— Пропадете! — уверенно сказал рыжеусый. — Здесь ночи знаете какие?
— Костер разложим.
— Ну, а завтра куда? Что есть будете? Милостыню просить? Или по карманам шнырять начнете?
— Воровать мы не умеем и не будем! — гордо сказал Петрик.
Левое веко рыжеусого задергалось, он покачал головой:
— Ну, раз вам торопиться некуда, помогите мне барахло дотащить.
Он поднялся и взял узелок потяжелее. За ним тронулись и ребята, взвалив на плечи поклажу, привезенную в лодке. Пройдя через весь город, они вышли к реке Ульбе и переправились на пароме в Долгую деревню — так называлась заульбинская сторона. Низенькие выбеленные хатки, крытые почерневшей соломой и обсаженные мальвами, напомнили Петрику родную Украину. Здесь как раз и жили переселенцы из южной России.
Рыжеусый подвел своих спутников к маленькому, покосившемуся от времени домику, глубоко вросшему в землю. Ребята обратили внимание на железную вывеску, приколоченную к забору. На ней были изображены висячий замок и огромный ключ. «Он слесарь», — безошибочно определил Петрик, внимательно взглянув на руки рыжеусого, открывавшего калитку.
Ребята вошли за ним в чисто подметенный двор.
— А это что за пацаны?
Молодая женщина, снимавшая с веревки белье, с недоумением смотрела на ребят.
— Наши земляки. Петроградские.
— Петроградские? — певучим голосом протянула женщина, пристальнее рассматривая ребят.
— У них жизнь вроде нашей, если не похуже в сто раз. Они тебе, Маша, порасскажут. Ребята огонь, воду и медные трубы прошли. Хлебнули горького до слез.
Женщина посмотрела недоверчиво на Петрика, потом на Володю и ничего не сказала. Она понесла белье в дом, а ребята остались во дворе. Петрик и Володя почувствовали неловкость от холодного приема, но рыжеусый успокоил:
— Ничего, ничего, ребятки. Отдохнете, переночуете, а завтра видно будет. Мария Федоровна — человек добрый.
Он оказался прав. Через час Мария Федоровна поила ребят чаем и, вытирая украдкой слезы кончиком головного платка, слушала их рассказы о скитаниях по Алтаю. А потом и сама разговорилась.
— За сытым хлебом мы сюда поехали, а чуть с голоду тут ноги не протянули. Сынишку похоронили на чужой земле и сами едва живы остались.
Мария Федоровна рассказала о печальной судьбе Обуховской коммуны. После свержения советской власти местные кулаки ограбили коммунаров до нитки и согнали с земли. Некоторых белые посадили в тюрьму, часть ушла в партизаны и погибла в боях с анненковцами. Уцелевшие обуховцы потихоньку разбрелись по окрестным селам, переселились в Усть-Каменогорск, Зыряновск и Риддер, а кое-кто и подальше уехал от злого глаза — в Зайсан и Семипалатинск. Муж Марии Федоровны Карп Семенович Чайкин открыл в Долгой деревне слесарную мастерскую и жил неплохо, заказчиков было достаточно. Но Мария Федоровна тосковала по далекому Питеру и готова была хоть сейчас пешком уйти в родной город.
Почти неделю прожили ребята в доме слесаря, да и дольше, вероятно, остались бы, если бы не приехал к нему пчеловод Кондратьев.
— А я вас заждался, Дмитрий Гордеевич, — сказал слесарь, здороваясь с заказчиком. — Думал, не приболели ли?
— Дела были неотложные, Карп Семенович! Ну, как моя посуда?
— Все давно готово, к сроку.
И Чайкин принес два новеньких бака из оцинкованного железа. Пчеловод рассчитался с Карпом Семеновичем натурой — поставил на стол глиняную крынку с медом.
— Переложи-ка, хозяюшка, в свою или взамен мне дай другую, — сказал он Марии Федоровне.
— Сейчас! А ну, ребята, снимите с верхней полки крайнюю крынку!
Петрик полез доставать ее, а пчеловод спросил:
— Это что у тебя за помощники?
— Земляки гостят, — ответила за мужа Мария Федоровна. — Наши, питерские.
— Тоже обуховские?
— Нет.
И Мария Федоровна рассказала Кондратьеву про скитания ребят и погибшего Борю. Дмитрий Гордеевич слушал с большим сочувствием.
— Так. Ну, а куда же вы теперь думаете подаваться? — спросил он Петрика и Володю.
— Будем пробираться домой, в Питер.
— Совсем рядом, — сказал Кондратьев. — Чудаки! Ведь кругом фронты, война идет.
— Я и то голову ломаю, куда бы лучше ребят определить, — вздохнула Мария Федоровна. — До сирот сейчас никому дела нет, приюты позакрывали.