— А мы в приют и не пойдем, — тихо сказал Петрик.
— Это по-моему! — одобрил пчеловод. — Какой может быть приют? Ребята здоровые, кусок хлеба сами должны заработать.
Он подумал немного и сказал.
— Двоих мне ни к чему, а одного бы я взял к себе на пасеку. Хоть сейчас. Но работать, — предупреждаю, — крепко придется. Я лодырей не люблю.
Предложение Кондратьева было неожиданным не только для Петрика и Володи, но и для слесаря с женой.
— Ну и очень хорошо, — сказала довольная Мария Федоровна. — Нам их двоих кормить трудно, Дмитрий Гордеевич. А один как-нибудь проживет. Мужу помогать будет, а между делом и сам обучится ремеслу.
— Верно, верно, — сказал Кондратьев. — Ну, ребята, кто же ко мне хочет? Решайте сами.
Петрик и Володя смотрели друг на друга. Им очень не хотелось расставаться. Мария Федоровна первая догадалась, какое чувство волнует ребят.
— Ничего, ничего... Пасека не за горами, видаться будете. Ноги молодые, за какой-нибудь час добежите друг до друга.
Петрик понял: выбирать не приходилось, надо решать, кому ехать с пчеловодом и кому оставаться у слесаря.
— Куда хочешь, Володя?
За него ответила Мария Федоровна, он ей больше нравился, чем бойкий Петрик:
— Он у нас пусть поживет, а ты собирайся к Дмитрию Гордеевичу.
Так и решилась в этот день судьба ребят. Мария Федоровна подарила Петрику чистую рубаху и сказала на прощанье:
— Не скучай, не скучай, не навек расстаетесь. Дмитрий Гордеевич строгий, но душа-человек. Ты у него будешь жить, как у христа за пазухой.
Чайкин погрузил на телегу два оцинкованных бака, Петрик попрощался с притихшим Володей, со слесарем и его женой и сказал пчеловоду:
— Можно, я буду лошадью править?
— Правь!
До Кондратьевской заимки ехали больше часа. Она открылась неожиданно за круглой сопкой. В хорошо защищенной от ветра лощине густо зеленела большая роща.
— Вон где мои пчелки трудятся! — показал рукой Дмитрий Гордеевич. — Привольно им тут, хорошо!
Петрик с любопытством смотрел на владение чернобородого пчеловода — здесь ему предстояло жить.
— Ну, вот и приехали! — объявил Кондратьев, когда лошадь остановилась возле большого дома под железной крышей.
Страховой агент
На заимке Дмитрия Гордеевича все было не как у алтайских пчеловодов. Кондратьевский дом совсем не походил на обычную деревенскую избу. В трех просторных комнатах, оклеенных обоями, жил с семьей хозяин, а в четвертой, самой светлой, была устроена лаборатория.
Здесь, возле окна, на письменном столе, заваленном бумагами и папками, стояли микроскоп и аптекарские весы. На стенах висели коллекции растений и насекомых, барометр и большой портрет в золоченой раме. В стеклянных шкафах, сверкая позолотой корешков, тесно жались друг к другу толстые книги в кожаных переплетах. В углу стоял закрытый шкаф — в нем хранились баночки с медом, и на каждой из них белела наклейка с надписью. Дмитрий Гордеевич объяснил Петрику:
— Это очень ценная коллекция, тут собран мед за последние сорок лет. Вот на этих полках мой, а тут доктора Вистениуса.
Петрик заметил, о чем бы ни начинал рассказывать Кондратьев, он обязательно вспоминал имя Вистениуса. Показывая огромный сад, сказал:
— Вот эти деревья мной посажены, а начиная отсюда, в ту сторону, все доктор Вистениус насадил. Здесь раньше голое место было, хоть шаром покати, ни одного куста не росло.
Петрик не поверил. Такой лес два человека насадили?! Обманывает пчеловод!
И дом, где жил Кондратьев, доктор Вистениус построил по своим чертежам, и диковинный колодец сам выкопал. Дмитрий Гордеевич говорил о докторе с великим почтением, а по утрам с его портрета любовно смахивал пыль, хотя ее и не было на толстом стекле.
Петрик с любопытством разглядывал необыкновенного доктора, умевшего сажать деревья, разводить пчел, копать колодцы. Он был снят в военном мундире, и борода у него была точно такая же, как у Кондратьева, квадратная, аккуратно подстриженная лопаточкой.
— Таких людей теперь нет! — уверенно говорил Дмитрий Гордеевич и показывал Петрику коллекции бабочек и растений, тоже собранных больше чем наполовину Вистениусом. — Всё, всё здесь от него начало имеет!
Восхищаясь своим учителем, Кондратьев скромно умалчивал о своей большой работе. А трудился он много, вероятно, не меньше, чем доктор Вистениус.
Три раза в день пчеловод измерял температуру воздуха и записывал в толстую книгу с надписью на переплете: «Календарь природы». Он следил, в какую сторону дует ветер, а если шел дождь — подсчитывал, сколько воды налилось в железную тарелку.
Вставал хозяин дома раньше всех, с петухами, и спешил на пасеку к своим легкокрылым труженицам. Он возился с пчелами до завтрака, а после, подкрепив силы, работал в саду. Дмитрий Гордеевич производил многочисленные опыты, стараясь вырастить в сибирском суровом климате южные растения. Петрика он запряг в работу с первого же дня, да так крепко, что тот сразу заскучал. Никогда ему не приходилось столько работать. Спина с непривычки болела, ноги ныли, руки отваливались.
Анна Васильевна, жена пчеловода, не выдержала:
— Ты что, лошадь нашел? Мальчонку совсем замучаешь! Надо возраст его не забывать!
— Ничего, ничего! — сердито огрызнулся Дмитрий Гордеевич. — Не суй свой нос, куда тебя не просят.
Кондратьев сам работал за троих, сила у него была удивительная. Низкорослый, худощавый, жилистый, он легко вскидывал на плечо пятипудовый мешок зерна и нес его, словно перышко. А землю перекапывал играючи, не зная никакой усталости.
Неделю пожил Петрик на Кондратьевской заимке и стал подумывать: не лучше ли тронуться в дальнейший путь? Правда, пчеловод не обижал и кормил его досыта, меду не жалел — ешь сколько влезет. Но после такой каторжной работы никакого меду не захочешь!
С каждым днем у Петрика крепло намерение покинуть Дмитрия Гордеевича, и он уже наметил день своего ухода. Но в самый канун произошло событие, изменившее все его планы.
Перед закатом солнца на заимку заявился страховой агент получить с Кондратьева просроченные платежи. Хозяин с гостем уединились в лаборатории для делового разговора, а Петрик в это время находился под открытым окном и случайно услышал окончание их беседы.
Страховой агент, поглаживая пышную русую бороду, говорил тихим голосом:
— И кроме того, Дмитрий Гордеевич, есть у меня к вам еще одно дело. Просили передать лично в руки.
Пчеловод взял с недоумением конверт, повертел его в руках, разорвал и достал лист почтовой бумаги, исписанный крупным почерком.
— Доктору Вистениусу я обязан по гроб моей жизни, — сказал он, прочитав письмо. — Можно сказать, это мой благодетель. Просьбу его зятя я считаю для себя священным долгом выполнить, особенно и потому, что вы — человек гонимый. Мой дом — ваш дом, господин Батенин[9].
— Благодарю вас, Дмитрий Гордеевич, только не называйте меня господином. Революция ликвидировала всех господ.
— Пожалуйста! — пожал плечами Кондратьев. — У меня тут будет вам спокойно. Местные власти сюда не заглядывают, знают, что я политикой не интересуюсь. Живите, сколько вам нужно будет. А если кто случайно приедет и увидит вас, тоже не страшно. Могу смело выдать за родственника своей жены.
— Думаю, этого совсем не потребуется, — тихим, спокойным голосом сказал гость. — Документ у меня надежный. Я на самом деле страховой агент. К тому же постараюсь пробыть у вас недолго. Мне важно оглядеться.
— Смотрите сами, Павел Петрович, как вам лучше. Меня вы ничуть не стесните.
На этом закончилась беседа, и пчеловод повел нового гостя в свой замечательный сад смотреть редкие для сибирского климата деревья.
Из подслушанного разговора Петрик понял, что Павел Петрович — таинственный человек. Кто-то его ищет, а он прячется от своих преследователей. «Он такой же, как Борис Петрович, — решил Петрик. — Большевик». Бегство с заимки было отложено на следующую ночь. Гость проснулся ни свет ни заря и вместе с пчеловодом уже был на пасеке.