— Вот он идет, — сказал Петрик.
Павел Петрович подошел, тоже присел на скамеечку. Посмотрел на Володю и сказал:
— Так это и есть Володя? Борин брат?
— Он самый.
— Ну, что же, парнишка тоже хороший.
Батенин поднялся.
— Ну, пошли, Петрик. К обеду домой успеть надо.
Всю обратную дорогу Павел Петрович шел в большой задумчивости и был чем-то недоволен.
— Подобрал вам Карп Семенович ключ? — спросил осторожно Петрик.
— Подобрал. К железному замку ключ легко подобрать. Вот к живому человеческому сердцу ключ найти — это много труднее. Особенно сейчас, когда никто никому не верит.
Батенин выражался туманно, и Петрик не понял, что он хотел сказать.
И все-таки совместная прогулка в город сблизила Петрика с Павлом Петровичем. Вечерами Батенин рассказывал такие необыкновенные сказки, что не только Петрик, но и взрослые слушали с большим интересом.
С Дмитрием Гордеевичем страховой агент подружился. Трудолюбивый пчеловод и ему нашел занятие в своем доме. Павел Петрович помогал Кондратьеву мастерить пчелиные домики. Засучив рукава, он ловко орудовал рубанком, раскидывая вокруг себя золотистые кудрявые стружки.
Во время работы два бородача вели бесконечные разговоры и споры. Они так увлекались, что даже не замечали Петрика, иной раз стоявшего вблизи и прислушивавшегося к их беседе.
— Я вам о себе расскажу, — говорил Кондратьев, не выпуская из рук рубанка. — Я в такой темноте вырос, что темнее и быть не может. Есть маленькая деревушка в Тарском уезде, Илья-Карга называется. Кругом тайга, со двора выйдешь — прямо в непроходимый лес попадешь. Школы, конечно, не было. Меня бывший каторжник по псалтырю славянской грамоте обучил, а писать — ни-ни... И думал я, что, кроме Тарского уезда, другой земли нету. А вот как попал в солдаты и загнали меня на Амур, на Дальний Восток, так узнал, что земля наша круглая. После службы повезли нас, солдат, домой по Тихому океану. Посмотрел я тогда города Нагасаки, Шанхай, Сингапур, остров Цейлон. И чудно сказать, на правильную жизненную дорогу я вышел в Сингапуре. Так это дело получилось. Приметил меня на набережной офицер-артиллерист, узнал, в какой я дыре живу, и посоветовал мне в Усть-Каменогорск поехать, счастья поискать. Дал он мне письмо сюда, к своему другу Александру Николаевичу Федорову. Тот в ссылке был тут. Настоящий революционер, вместе с Верой Фигнер и Степаном Халтуриным в тюрьме сидел. Разыскал я его, и подружились мы. Поначалу я у него ульи мастерил, а потом мы вместе в Горной Ульбинке пасеку завели. Он меня и познакомил с военным хирургом Вистениусом. А это, доложу вам, замечательный человек был! Вот эта заимка ему принадлежала. Он здесь и сад посадил своими руками и дом по своим чертежам построил.
— Где же он сейчас?
— Уехал. Все свое дело мне передал для продолжения. Призвал меня к себе перед отъездом и спрашивает: «Хотите купить заимку, Дмитрий Гордеич?» А я ему в ответ: «Рад бы, да купила нет». «А это, — говорит, — неважно! Денег с вас сейчас не требуется. Мы только купчую сделаем, что вы приобретаете мою заимку за полторы тысячи рублей. А деньги будете вносить в городскую библиотеку, по сто рублей ежегодно, обязательно тридцать первого декабря». Такой он новогодний подарок задумал устроить читателям. То ли он толстовец был, то ли коммунист... Не разберу.
— Во всяком случае, человек замечательный! — сказал Павел Петрович.
— Так вот, Вистениус всегда говорил: «Земля наша раем должна быть. Цель и назначение людей — подчинить себе природу!» И верно. Индусы ананасы и апельсины едят, а сибиряки калину да горькую рябину за фрукт считают. Разве справедливо это?
— Тут, пожалуй, ничего не поделаешь, — ответил Батенин, — влияние климата.
— В корне не согласен. Агрономы уверяли: дуб у нас расти не может. А Вистениус посадил — и, смотрите, какой красавец вырос! Полюбуйтесь!
Кондратьев показал в сторону большого ветвистого дерева. Павел Петрович посмотрел и сказал:
— Да, дуб.
— Даже виноград здесь расти может, и я докажу это! Человек — хозяин природы!
— Вот правильно вы сказали — хозяин природы! — оживился страховой агент, пуская дым нежными голубыми колечками. — А Ленин как раз и хочет, чтобы этому хозяину никто не мешал трудиться. Вот почему народ и революцию совершил. Ни Вистениусу, ни вам царские чиновники не помогли, когда вы здесь, в лощине, свой чудесный сад разводили, ни одной копейки не дали. А будет советская власть — миллионов для вас не пожалеет народ. Ленин первый скажет: «Дмитрий Гордеевич, выращивайте ваш виноград в Сибири, довольно сибирякам калину да рябину есть!» Народ воюет сейчас за ваш виноград, а вы этого усвоить не хотите, Дмитрий Гордеевич!
Петрик ничего понять не мог. Народ воюет за виноград? Неужели красные воюют с белыми только потому, чтобы люди вместо рябины виноград ели?
Эту загадку разъяснил Петрику на другой день Батенин, когда они остались наедине. Павел Петрович догадался, что Петрик слушал его вчерашний разговор с пчеловодом, иначе он никак не задал бы вопроса о винограде.
— Да, — сказал Павел Петрович, — народ революцию совершил затем, что надоела ему горькая рябина и захотел он сладкого винограда. Это ты правильно понял. Но только винограду мало; если на всех людей разделить, может быть, по одной ягодке только и придется на каждого человека. Вот Дмитрий Гордеевич и думает, как бы свой сибирский виноград развести, чтобы он не только на юге, в теплых краях рос...
Павел Петрович еще хотел что-то сказать, но на заимку прибежал запыхавшийся Володя, и разговор прервался.
Рыжий рыболов с тремя удочками
Порфирий Семеныч и Боря знакомой дорогой добрались до Круглой Сопки и здесь едва заметной тропинкой свернули на Сорочий ручей.
Лошадь осторожно шла по стремительной воде, с трудом выбирая место, где можно поставить копыто. Каменистое дно ручья было густо усеяно валунами и гладко отшлифованной галькой. С двух сторон к самой воде подходил густой лес. Темно-зеленые великаны кедры стояли непроницаемой стеной, и Боре иногда казалось, что где-то рядом, очень близко, притаился медведь.
На рассвете второго дня всадники выехали к Глухой заимке. Отсюда начинался наиболее трудный путь. Тропа часто терялась в речке, в щебне, в непролазных чащах вереска или в твердых, утрамбованных веками мхах альпийских лугов. Только к утру выбрались на хорошо заметную береговую тропинку. Она вилась над пропастью, и Боря невольно закрывал глаза от страха. Хотя ему приходилось с Геласием и маралихинскими ребятами довольно часто бывать в горах и ездить верхом по тропинкам над крутыми обрывами, но все же под Маралихой горы не казались такими страшными. Крепко держась за седло и помня науку Геласия, Боря старался не смотреть вниз, где грохотали камни, отточенные тысячелетним усердием кипящего потока.
Береговая тропа вывела всадников к колесной дороге. Порфирий Семенович обрадованно вздохнул: деревня была теперь недалеко. Старик натянул повод.
— Ну, слазь!
Боря соскочил, ожидая, что его провожатый тоже слезет. Но Порфирий Семеныч сказал:
— Иди по дороге все прямо, никуда не сворачивай, пока до жилья не дойдешь. А повстречаешь людей — не бойся. Ты маленький, тебе ни белые, ни красные не страшны. А мое дело такое — коня беречь надо. Мне с тобой не с руки.
Порфирий Семеныч повернул лошадь, хлестнул ее и ускакал обратно в лес, оставив Борю одного. Все это произошло так неожиданно, что мальчик даже в себя прийти не мог от изумления.
А через несколько минут Боря уже шагал по дороге, размахивая прутиком. Он шел очень долго, страшно устал, несколько раз присаживался отдыхать, а деревни все не было. Наконец дорога, изогнувшись крутой петлей, вышла к речке и пошла рядом с ней. Боря заметил первые стога сена и почувствовал себя веселее. Как он обрадовался, когда вдруг увидел рыболова в широкополой соломенной шляпе, сидевшего с тремя удочками на берегу. Боря чуть не закричал от восторга и бегом кинулся к реке.