Сам же Тунемо-Ниго готовился к сложному номеру. Он намерен был возобновить «рамку смерти».
Расстрел двадцати восьми
Эльза села на скамейку возле дома и прислонилась затылком к широкой доске, а факир сказал Боре:
— Смотри, что я буду делать.
Он взял в левую руку несколько кинжалов и отошел на пятнадцать шагов от жены.
— Смотри сюда.
Факир метнул кинжал в Эльзу. Боря даже зажмурился от страха. Но кинжал вонзился в доску у самого уха женщины.
— Смотри.
И второй кинжал, пущенный с такой же меткостью, очутился рядом с первым.
— Смотри.
Факир метал кинжалы, почти не целясь. Через минуту белокурая голова Эльзы была окружена стальными сверкающими лезвиями.
— Этот номер называется «рамкой смерти», — пояснил Тунемо-Ниго и, подойдя к Эльзе, стал выдергивать из доски глубоко вонзенные кинжалы. — У меня верный глаз и точная рука. Спроси ее: страшно ей было?
Эльза печально улыбнулась и ласково сказала:
— Не бойся, Боря. Тунемо ни за что не промахнется.
А Боре было все-таки страшно, когда факир крикнул:
— Садись на ее место и не шевелись!
— Не бойся, не бойся, — ласково сказала Эльза. — Закрой спокойно глазки и только не шевелись.
Она сама взяла Борю за руку и усадила на скамейку. Боря дрожал от страха. Эльза гладила его по голове.
— Успокойся, милый.
Тунемо-Ниго смотрел на Борю сердитыми глазами.
— Ты же не девчонка! Будь мужчиной. Отойди, Эльза.
Факир взял в левую руку кинжалы. Боря закрыл глаза. Сердце его замерло. Вот сейчас...
Но в это время раздался колокольный звон, и Тунемо-Ниго, уже замахнувшийся кинжалом, задержал руку.
— Что там случилось? Не пожар ли?
Боря открыл глаза. Шум нарастал. Эльза поспешно подошла к калитке.
— Всадники... С пиками... Остановились около церкви.
Факир убрал кинжалы в плоский ящик, накинул на плечи полотняную куртку и сказал жене:
— Надо сходить посмотреть.
— Отсюда тебе не видно? — запротестовала Эльза. — Это анненковцы. Лучше им на глаза не попадаться.
Но Тунемо-Ниго не только пошел сам, но прихватил с собой и Борю.
Встревоженные колокольным звоном жители станицы боязливо выходили из ворот на улицу и, все время оглядываясь, нерешительно шагали в сторону церкви.
Здесь, на заросшей травой площади, сгрудилась кучка пленников, окруженных казачьим конвоем. Должно быть, их гнали издалека и очень быстрым шагом. По измученным лицам стекали грязные струйки пота. Люди едва держались на ногах.
— Пить, — простонал один из пленников. — Пить.
Но казачий офицер, повернувшись в седле, показал нагайку:
— Я вот тебя напою!
Боря с ненавистью глянул на багровое лицо офицера. Как ему не стыдно мучить людей?!
А церковная площадь заполнялась народом. Звонарь перестал бить в колокол, и офицер подал команду:
— Смир-но!
Стало тихо. Боря увидел, как из-за церкви выехал на лошади другой офицер, и толпа расступилась, освободив ему дорогу. Он прискакал на середину площади, где стояли пленники, поднялся на стременах и махнул белой перчаткой.
Стало еще тише. И Боря услышал хрипловатый, словно простуженный голос:
— Господа станичники! Вы видите перед собой отъявленных злодеев. Их прислал из Петрограда сам Ленин, чтобы они здесь устроили свою поганую коммуну и распространили на Алтае большевистскую заразу. Эти негодяи пытались захватить наши казачьи земли... Но станичники сказали: не бывать этому. И коммуну разогнали ко всем чертям собачьим! А вот эта красная сволочь была у Избышева в отряде. Они воевали против нас. Брат Анненков приговорил их к смертной казни. И от его имени я говорю вам: казните этих злодеев какой хотите лютой смертью. А в награду можете забрать их барахло.
Офицер сделал паузу и крикнул:
— Ну, охотники, выходи!..
Охотников в толпе не нашлось. Люди отворачивались и молча стали расходиться в разные стороны.
И тогда один из пленников закричал глухим голосом на всю площадь:
— Товарищи!.. Мы — большевики, мы — коммунары, но мы не сделали никакого зла трудовым казакам. Среди вас есть тоже бедняки, для них Ленин...
Пленник не докончил. Конвойный сшиб его прикладом. Но Боря успел разглядеть его лицо и узнал говорившего: это был Гордиенко. В избушке у него останавливались Софроновы, когда везли зимой Борю из Усть-Каменогорска в Маралиху.
— Я знаю его, — сказал Боря факиру. — Он хороший...
Тунемо-Ниго крепко стиснул Борину руку.
— Прикуси язык!
Народ торопливо покидал церковную площадь. Когда она опустела, казачий офицер, багровый от гнева, скомандовал:
— По коням!
И конвой погнал пленников по улице на другой конец станицы. Станичники стояли у ворот и боязливо смотрели на связанных коммунаров. А они шли, пошатываясь, и пели нестройными голосами:
В Петрограде, за Невской заставой,
От аптеки версты полторы,
Собирались в обуховской школе
Коммунары Российской земли.
Собирались они не случайно,
Но объяты идеей одной,
Чтобы жить трудовою коммуной,
Вместе жить пролетарской семьей.
Станичники провожали печальную процессию задумчивыми глазами и переглядывались.
— Куда их теперь?
— Уведут в горы и шлепнут.
— Нет. В Усть-Каменогорск погонят, в крепость.
— Там и так тюрьма битком набита.
— Будут с ними возиться! По дороге в расход пустят.
— А может, они ни в чем неповинные...
Вот уже скрылась из виду страшная процессия, а станичники все не расходились. Они стояли у ворот и обсуждали судьбу пленных коммунаров.
Она стала известной в тот же вечер. Прибежала соседка и с ужасом рассказала:
— Всех порешили анненковцы, всех до одного. Увели в горы, на краю обрыва поставили и начали палить. Который и живой еще был, так в пропасти разбился о камни. А некоторых на куски порубали. Вот живодеры! Креста на них нет, окаянных!
Боря вспомнил Гордиенко и зарыдал. Эльза тоже вытирала слезы. А факир схватил свои кинжалы и стал метать их в стену. Когда он вонзил последний кинжал, Боря увидел на стене изображение креста.
Батенин начинает работу
Внезапное появление Володи было одинаково удивительным как для Батенина, так и для Петрика. Они с изумлением смотрели на мальчика.
Батенин первый догадался, что Володя явился не к брату, а к нему.
— Карп Семенович послал? — пытливо спросил он.
— Да.
— Ну, рассказывай, зачем?
— Он просил вас завтра обязательно прийти к нему.
— Очень хорошо! — глаза Батенина просияли от удовольствия.
Володя пробыл на заимке недолго. Он торопился домой. Петрик пошел его провожать. Они шли молча, радуясь, что идут вместе. Особенно остро переживал разлуку с братом Володя. Он и бежал на заимку, не жалея ног, только бы скорее увидеть его.
— Скорее бы нам снова быть вместе!
— Будем! — уверенно ответил Петрик. — Поживем немного и придумаем, как ехать дальше.
— Скорей бы!
Петрик помолчал немного и сказал загадочно:
— Хочешь, я тебе открою страшную тайну?
— Хочу.
— Только смотри, не проговорись.
— А кому я могу проговориться?
— Ну, все равно. На всякий случай предупреждаю.
И, оглянувшись по сторонам, Петрик шепотом сказал:
— У нас большевик на заимке скрывается от колчаковцев.
Володя догадался сразу, о ком речь.
— Это бородатый? Которого ты к слесарю приводил?
— Он самый. Сказок сколько знает! Он хороший. И добрый, вроде Бориса Петровича.
Петрик почти полдороги провожал брата, рассказывая ему о Батенине.
— Ты приходи! — умоляюще сказал Володя на прощанье.
— Конечно, приду.
Они расстались, и Петрик вприпрыжку зашагал на пасеку. Но мысли его были не о Володе. Он думал: «Почему Павел Петрович так обрадовался?»