— А я считаю — пять лет! — сказал капитан.
— Но надо учесть несовершеннолетний возраст подсудимого, — напомнил поручик. — Ему еще нет четырнадцати лет.
— Возраст ни при чем! — возразил капитан.
— Не будем спорить, господа, — пробасил подполковник, — и терять напрасно драгоценное время. У нас еще сорок три дела. Я помирю вас. Поручик дает три года, вы, капитан, пять. Запишем восемь, господа.
Так Петрик был осужден на восемь лет каторжных работ за большевистскую агитацию в партизанском отряде Артема Избышева. Вечером ему принесли приговор, прочитали и заставили расписаться. Петрик был рад, что его не расстреляли, и охотно написал свою фамилию.
Куда пропал Петрик
Таинственное исчезновение Петрика встревожило не только Павла Петровича, но и Кондратьева.
— Куда он запропастился? — недоумевал пчеловод. — Ума не приложу, что с ним сталось.
Наступил вечер — Петрик не пришел. Всю ночь Батенин не спал. Утром к нему прибежал Володя с поручением от Чайкина. По спокойному лицу и ясным глазам мальчика Павел Петрович понял, что он ничего не знает о брате.
— Петрик куда-то пропал, — сказал Батенин, теребя кончик бороды. — Вчера утром ушел и до сих пор нет.
— А где же он?
— Если бы я знал! — вздохнул Павел Петрович.
Володя изменился в лице. Глаза его тревожно забегали.
— Может быть, ничего страшного не произошло. Раньше времени расстраиваться не стоит.
Павел Петрович успокаивал Володю и хотел успокоить себя. Но надо было действовать.
— Я попрошу тебя, Володя, пройти по тем улицам, где должен был идти Петрик, чтобы попасть в типографию. Постарайся разузнать, не случилось ли какого происшествия на тех улицах...
— Какого... происшествия?
— Мало ли, бывают несчастные случаи. Может быть, под лошадь попал... Или еще что-нибудь. Потом сходи в больницу, там узнай, нет ли его. А товарищу Чайкину скажи, чтобы ко мне пришел вечером пораньше.
— Хорошо, — тихо ответил Володя.
Он отправился в город, долго бродил по улицам вблизи горловской типографии, но ничего разведать не мог. В больнице Петрика не оказалось ни в палатах, ни в мертвецкой.
Вечером Володя пришел вместе с Чайкиным в «хижину дяди Тома». Здесь уже находились Батенин и Захар. Володя рассказал о своих неудачных дневных поисках.
— Дело серьезное. Прошло полтора суток, — заволновался Захар. — Во что бы то ни стало надо выяснить, где Петрик.
— Легко сказать «выяснить»! Но каким способом?
— Надо начинать, как все это обычно делают, с милиции.
— С милиции? — Павел Петрович покачал головой.
— Попросите сходить Кондратьева. Если вещи называть своими именами, Петрик жил у него на положении батрака. Вполне закономерно, что хозяин должен проявить о нем заботу.
— Поговорю, — согласился Батенин. — Другого пути нет.
В этот же день Павел Петрович переговорил с Кондратьевым.
— Надо сходить в милицию, поискать через них Петрика, — сказал он. — А мне дорога туда заказана. Очень прошу вас, Дмитрий Гордеевич, заверните к начальнику милиции, может быть, там что-нибудь известно.
— Да я уже жалею, что сегодня этого не сделал. Сам беспокоюсь, душа не на месте.
Пчеловод, привыкший к Петрику, волновался за него не меньше Батенина.
Рано утром Дмитрий Гордеевич заехал к Чайкину, взял с собой Володю, и они вместе направились в милицию.
Начальник принял Кондратьева, как уважаемого человека в городе, очень любезно, велел дежурному принести книгу происшествий, но в ней имя Петрика не упоминалось.
— Мимо нас прошло. Советую сходить в контрразведку. Туда народ сейчас попадает очень просто. По самым пустяковым делам.
— Помилуйте, он же мальчуган еще!
— А это ничего не значит! — начальник доверительно понизил голос. — Время, сами понимаете, какое. Армия отступает, а кругом восстания.
— Ну, что же, авось, бог не выдаст — свинья не съест! — сказал Кондратьев Володе. — Поедем в контрразведку.
Очень не хотелось Дмитрию Гордеевичу заходить в это беспокойное учреждение. Он нерешительно постоял перед дверью, прежде чем открыть ее. Володя остался на улице караулить лошадь.
Почти целый час прошел, а пчеловода все не было. Володя измучился от томительного ожидания. Он страшно обрадовался, когда увидел наконец Кондратьева, медленно спускавшегося по ступенькам высокого крыльца. Пчеловод подошел к телеге, забрался в нее и молча кивнул головой, что означало: поезжай!
По задумчивому, хмурому лицу Дмитрия Гордеевича Володя догадался, что пчеловод узнал нерадостную новость. И сердце его забилось предчувствием несчастья.
Только когда миновали два квартала, Кондратьев сказал:
— У них!
Володя чуть не вскрикнул от радости: «Жив! Петрик жив!»
Когда отъехали еще три квартала, пчеловод сказал:
— Влип твой братец крепко. Ему такое дело пришивают! Большевистскую агитацию в штабе Артема Избышева проводил. Прокламации писал. Придумали же подлецы! Холеры на них нет.
Дмитрий Гордеевич не захотел с пустыми руками возвращаться домой. Знакомства в городе у него были влиятельные. Он заехал к городскому голове, бывшему ссыльному народовольцу, разбогатевшему в Усть-Каменогорске, и тот дал совет:
— В таком деликатном деле лучше всего действовать через духовенство. Начальник гарнизона, генерал Веденин, человек религиозный, а вопрос касается спасения детской души и жизни. Советую вам идти к протоиерею. Вряд ли отец Паисий согласится сам лично ходатайствовать, но письмо даст обязательно. А это уже большое дело.
Пчеловод, не теряя времени, отправился к протоиерею. Городской голова оказался прав. Отец Паисий написал письмо начальнику гарнизона, но поехать к нему отказался.
Генерал Веденин жил в самом большом и красивом доме города. Из-за густых тополей виднелась голубая железная крыша с затейливым петушком на трубе.
Кондратьев соскочил с телеги и направился к калитке. Он потрогал кольцо щеколды и, убедившись, что она закрыта, дернул ручку звонка.
Где-то вдали прозвенел серебряный колокольчик и громко залаял пес. А через минуту калитку открыла франтоватая красивая горничная в белом накрахмаленном переднике.
— Вам что угодно?
— К его превосходительству. По христианскому делу от отца Паисия. Так и передай, красавица, — по христианскому.
— Подождите немного. Я сейчас доложу.
Горничная быстро вернулась:
— Пройдите сюда!
Кондратьев и Володя шли за горничной, прислушиваясь к шуму ее накрахмаленных юбок. Чисто выметенная дорожка, окантованная с двух сторон белыми кирпичиками, вела к веранде с разноцветными стеклами. Перед нею на большой клумбе пламенели настурции и георгины.
— Идите на веранду, — шепнула горничная.
— Кто там? — раздался густой голос из открытой двери. — Входи...
Володя ожидал увидеть настоящего генерала в парадной военной форме, с медалями на мундире, в золотых эполетах. Но в плетеном кресле за столом, в нижней расстегнутой сорочке, сидел плотный седоватый старик, подстриженный ежиком. Удивительнее всего было, что он, пыхтя и посасывая сигару, играл сам с собой в карты. Они лежали перед ним на столе, аккуратно разложенные огромным квадратом.
Начальник гарнизона даже не поднял на вошедших глаз. Он вынимал из пухлой колоды одну карту за другой и задумчиво разглядывал их, словно затрудняясь, на какое место положить.
— Я слушаю, говорите. Какое у вас христианское дело? И какие сейчас могут быть христианские дела? Довольно странно!
— В письме отца Паисия все сказано, — робко произнес пчеловод, подавая конверт с пометкой «лично в собственные руки».
Генерал, не дочитав письма, отложил его в сторону и сказал:
— Ну, говорите, в чем там дело. Ничего не пойму, что он пишет.
И тогда Дмитрий Гордеевич заговорил почтительным тоном:
— Взгляните на этого мальчика, ваше высокопревосходительство!
Генерал Веденин оторвался от карт и поднял лицо. По чину его следовало титуловать просто превосходительством. Пчеловод сознательно ошибся. Генералу ошибка пришлась по душе.