— Спасибо вам, добрый человек! — воскликнул Чайкин.
Незнакомец торопливо зашагал к лодке, и бакенщик повез его на другой берег. Карп Семеныч и Петрик стояли возле шалаша и следили, как удалялась лодка.
На востоке светлело небо, и утренняя заря постепенно загоралась над рекой.
— Кто он такой? — задумчиво спросил Петрик.
— Ясно, не белый. Только, пожалуй, и не большевик. Чересчур осторожный.
И они, развернув узел, стали рассматривать привезенную одежду. Она была сильно поношена, но Карп Семеныч, натягивая штаны с большими заплатами на коленях, восхищался:
— Красота! А я, грешным делом, старика заподозрил. Думал, выдаст он нас. Теперь на плот попасть — и спасены. Подальше уплыть надо, чтоб схорониться вернее.
— Нас и здесь никто не найдет.
— Тут оставаться нельзя. Город близко. Если здесь зацапают, в Усть-Каменогорск обязательно препроводят. А там живо личность установят — и к стенке. Для нас сейчас верное спасение — удрать подальше.
Чайкин говорил разумно, но слова его вызвали в душе Петрика настоящую бурю. Всем сердцем он рвался к Володе и готов был хоть пешком идти в Усть-Каменогорск.
А Карп Семенович продолжал развивать свои планы:
— Хорошо бы до Семипалатинска доехать. Там среди народа затеряемся, ни одна собака не сыщет. А как поуспокоится маленько, сам тебя посажу на пароход и отправлю к твоему братишке.
Петрик понял, что Карп Семеныч возвращаться в Усть-Каменогорск не собирается.
Таинственное исчезновение Чайкина
Над степью поднялось молодое солнце, и под лучами его засеребрился Иртыш. Чайкин лежал на пригорке в кустах и следил, не появится ли на реке плот. Петрик помогал бакенщику ловить сетью рыбу. Наловили ее много, и старик принялся готовить тройную уху. Варил он ее в три приема. Вначале отобрал и засыпал в котелок мелкую рыбешку, а когда она сварилась, выбросил и положил рыбу покрупнее. А потом и ее не пожалел, выкинул. В третий раз в ту же воду положил самую крупную.
Даже Карп Семенович признался, что ест такую уху впервые.
Целый день Чайкин и Петрик не спускали глаз с реки, но наступил вечер, а ни одного плота так и не появилось.
— Вот удивительно! — разводил руками бакенщик. — И вчера не было. И пароходы почему-то не возвращаются сверху. Там их штук шесть застряло.
Чайкин и Петрик молчали. Они догадывались, почему замерла жизнь на Иртыше. Анненковцы объявили Усть-Каменогорск на осадном положении и не выпускали из города ни одной подводы, ни одной лодки. Пароходы и плоты задержаны были на Верхней пристани. Только на пятые сутки показался первый пароход, разукрашенный флагами.
— Анненков торопится в Семипалатный, — сказал бакенщик. — Его броненосец... «Монгол». Ишь, сколько пулеметов наставил на палубе.
Следом за «Монголом» прошел «Меркурий», тот самый пароход, на котором Петрик вместе с Володей ехали весной на Алтай. А затем появились и два плота. На один из них бакенщик устроил Петрика с Чайкиным, подогнав свою лодку к плоту.
— До Семипалатного доедете, а там видно будет, — сказал на прощанье добрый старик.
Все мысли Петрика тянулись в Усть-Каменогорск, где остался Володя. Ему не хотелось ехать в Семипалатинск, но он подчинился Карпу Семенычу, убедившему его в необходимости переждать тревожное время.
Плотовщики охотно приняли двух пассажиров — места много, не жалко, а в дороге от них и польза есть: помогут грести на поворотах.
И вот Петрик сидит на обрубке бревна и прислушивается к разговору Чайкина с плотовщиками. Карпу Семенычу хочется выведать, что творится в Усть-Каменогорске. Он задает осторожные вопросы, спрашивает, почем мед на базаре и сеянка.
— Сейчас не до меду! На базаре пусто, хоть шаром покати.
— С чего это?
— Восстание в крепостной тюрьме было. Ужасть сколько народу погибло. Большевиков по городу ищут. Четыре дня плоты держали. Едва выпустили.
— А много большевиков поймали?
— Да их почти всех во время восстания перебили. А кто в Иртыш кинулся — потонули. Ловить некого.
Петрик слушает разговор, а сам думает о Володе и Павле Петровиче. Все ли благополучно на кондратьевской заимке? И в душе его зреет намерение быстрее вернуться в Усть-Каменогорск.
Медленно плывет плот вниз по Иртышу, и слышно, как поскрипывают бревна, журчит за кормой прозрачная вода.
Через четыре дня Петрик и Чайкин медленно проплывали мимо заросших Полковничьих островов. Впереди в темно-сером тумане вырастали кирпичные здания, высились острые минареты Семипалатинска.
Петрик орудовал багром, помогая плотогонам.
Плот подогнали к правому берегу и поставили на прикол. Распрощавшись с плотовщиками, Петрик и Карп Семеныч выскочили на песок и по крутому откосу поднялись на набережную.
Семипалатинск поразил их невиданной пылью и необычайной тишиной пустынных улиц. Жители города словно вымерли. Беглецы прошли с полверсты мимо домов с закрытыми ставнями и не встретили ни одного пешехода и ни одного извозчика.
Причину странной тишины Петрик и Чайкин скоро разгадали. На заборе висел приклеенный свежим клейстером грозный приказ атамана Анненкова, объявлявший город, в связи с наступлением партизанских отрядов, на осадном положении.
На центральной улице было оживленнее. Здесь ходили редкие прохожие, а на углах стояли пикеты вооруженных солдат. Патрульные останавливали всех подозрительных, заставляли поднимать руки и тщательно обыскивали. Это смутило Карпа Семеновича, и он предложил:
— Давай свернем в переулок. Надо было уезжать дальше.
Густой, высокий смерч кружился над пустынной базарной площадью. Сквозь тяжелую пелену пыли тускло светило без лучей, без блеска степное солнце. Одинокий верблюд, забытый хозяином, обнюхивал закрытые ларьки и протяжно кричал, вытягивая длинную шею. Базар обезлюдел, но на толчке, несмотря на осадное положение, неуемные спекулянты продавали махорку, мыло и рассыпные папиросы.
Пыльный и душный город Петрику не понравился. Чахлые и редкие деревья не давали тени. Только на двух центральных улицах стояли каменные дома. В Татарской слободе высились острые конусы минаретов. На каждой улице здесь встречались дома, у ворот которых красовался привязанный к высокому шесту сухой березовый веник, заменявший вывеску: «Баня».
Петрик и Чайкин пробирались с базара на пристань. Сухой песок скрипел на зубах и забивался за воротник.
С трудом добрались до пристани и здесь узнали: пароходы, обложенные тюками шерсти и мешками с песком, возили только военных. Застрявшие в пути пассажиры рассказывали, что Павлодар окружен партизанами и дорога в Омск отрезана.
Увидев, что в кассе некоторым пассажирам все же продавали билеты, Чайкин велел Петрику занять очередь, но когда тот подошел к окошечку, кассир потребовал пропуск.
— Какой пропуск?
— От военного штаба.
— А там дадут?
— Этого я не знаю.
Разочарованный Петрик отошел.
— Ну как? — спросил Карп Семенович.
— Пропуск требуют от военного штаба...
— В военном штабе нам дадут пропуск на тот свет, в лазарет. А туда нам торопиться не к чему. Пусть Анненков торопится со своими палачами. А мы...
Не успел Карп Семенович закончить, как его схватил за локоть широкоплечий речной матрос.
— Одну минуту. Отойдем в сторону.
Откуда появился этот румяный матрос в бескозырке, Петрик не заметил, он словно из земли вырос.
— Предъяви документы. Кто такой?
Лицо Чайкина посерело. Он попытался освободить локоть, но не смог.
— Что вы ко мне пристаете? — сказал Карп Семенович, стараясь сохранить спокойствие.
— Я говорю: предъяви документы!
«Сыщик!» — догадался Петрик.
— А вы кто такой? — голос Чайкина прозвучал спокойнее.
— Я из контрразведки, — тихо сказал сыщик. — Пройдем со мной. И не шуми — плохо будет.
Он вынул из кармана брюк офицерский наган и внушительно скомандовал:
— Ну, марш!
Карп Семеныч сказал глазами Петрику: «Уходи!»