Стрижка сделала Синяка неузнаваемым. Он сразу помолодел, даже как-то побелел, но красивее не стал. Если сказать правду, Петрик обезобразил Василия Иваныча вконец. Голова, подстриженная лестницей, походила на порченую дыню. Хорошо, не было под рукой зеркала и Синяк не видел, как он выглядел без шевелюры и бороды.
— Теперь мы отправимся в город, — намечал план действий Василий Иваныч, — туда, где побольше народу. В толпе всегда легче скрыться.
Такого прожженного конспиратора Петрик никогда еще не видел. Узнав, что на левом берегу Иртыша открылась ярмарка, Синяк решил переправиться на лодке через реку, чтобы замести следы и затеряться в густой толпе ярмарочных покупателей.
— Контрразведчики кинутся искать нас на пристань и на вокзал, а мы туда и носа не покажем! — торжествующе сказал он.
Казах-лодочник перевез беглецов через Иртыш вместе с бойкими торговками, и у одной из них Василий Иваныч ухитрился купить пудовый мешок с махоркой, курительную бумагу и оловянную кружечку. Явившись на ярмарку, бывший народоволец занял место среди мелких спекулянтов и открыл лихую торговлю табаком. Петрик сидел, скрестив ноги, рядом с ним и продавал курительную бумагу.
У мальчика упало сердце, когда к Синяку подошел милиционер. Но Василий Иваныч как ни в чем не бывало насыпал ему в кисет махорки и даже глазом не моргнул.
На ярмарке было очень шумно и весело. Слепые пели песни. Кто-то, прицениваясь к гармонике, играл плясовую. Чубатый казак отбивал каблуками чечетку. Ржали лошади. Протяжно кричали верблюды. Гоготали гуси. Переругивались торговки. Два босоногих казаха пронесли огромный плакат:
Приехал индусский факир
ТУНЕМО-НИГО
Идите смотреть факира!
Наш балаган на ярмарке!
Петрик не мог оторвать глаз от плаката.
— Тунемо-Ниго! Омский факир!
Торопясь и сбиваясь, он рассказал Синяку про фокусы с кроликом и волшебным сундуком.
— Василий Иваныч, — умоляюще закончил Петрик, — пойдемте смотреть факира! Вам он понравится.
Синяк согласился. Опытный конспиратор быстро сообразил, что в балагане еще удобнее скрываться. Там, очевидно, полумрак, и можно просидеть до вечера.
Перекинув полупустой мешок с махоркой за плечо, Василий Иваныч зашагал вслед за Петриком.
На плоской крыше дощатого сарая стоял мальчик в черном камзоле с большими красными помпонами и, надув щеки пузырем, протяжно трубил в серебряный длинный рожок.
— Сейчас начинаем! — закричал он, кончив трубить. — Идите смотреть факира Тунемо-Ниго!
За кассой сидела бледнолицая женщина. В ней Петрик узнал помощницу факира, выступавшую в омском театре. Синяк взял два билета и быстро прошел в балаган. Василий Иваныч высмотрел угол потемнее и шепнул:
— Сядем здесь!
Петрик жадными глазами смотрел на закрытую сцену, ожидая появления факира. Холщовый занавес раздвинулся только тогда, когда все места на скамейках были проданы и бледнолицая женщина пронесла за сцену кассу с деньгами.
Факира встретили дружными аплодисментами. Он поклонился и, вынув из корзинки мячики, начал жонглировать. Потом он глотал шпагу и ел горящую паклю. Петрик был в восторге.
— Рамка смерти! — объявил факир, и на сцене появился тот самый мальчик, что трубил на крыше балагана в длинный серебряный рожок.
Мальчик (лицо его было густо напудрено) сел на низкую скамеечку и прислонился затылком к деревянной стене. Факир отошел к противоположной стене и поставил возле себя ящик с кинжалами. В балагане стало тихо. Петрик вытянул тонкую, длинную шею. Такого фокуса он еще не видел.
Факир прицелился и метнул первый кинжал. Сверкнув в воздухе, тяжелый клинок вонзился возле головы мальчика.
— Алле!
Факир стремительно метал сверкавшие кинжалы, обрамляя стальными жалами голову мальчика.
— Алле!
И вдруг напряженную тишину балагана разорвал отчаянный крик:
— Боря!
Тунемо-Ниго вздрогнул. Кинжал застыл в его руке. Напудренный мальчик растерянными глазами смотрел на факира. Мальчик хотел повернуть голову, но не мог — стальные лезвия «рамки смерти» грозили разрезать ему лицо.
Прыгая со скамейки на скамейку и расталкивая зрителей, Петрик мчался на сцену. Он с трудом стал вырывать из доски кинжалы, швыряя их к ногам изумленного факира. Кто-то с улицы барабанил в закрытую дверь балагана. Дверь распахнулась, и оборванный мальчик бомбой влетел в балаган. С криком и плачем, размахивая руками, он бежал на сцену. Тонкие женские пальцы затянули холщовый занавес.
Зрители сидели, ничего не понимая. Факир вышел и, подняв ладони, сказал:
— Антракт одна минута!
«Рамка смерти»
Володя жил у Гани и почти не разлучался с ним. Вместе они ездили по аулам, когда певца приглашали на той, вместе ходили по базару, где Гани зарабатывал на хлеб, охотно развлекая степных жителей, пригонявших в Семипалатинск баранов для продажи. О чем пел акын своим сородичам, Володя, конечно, понять не мог. Но некоторые слова, часто встречающиеся в песнях Гани, он уже понимал. Кзыл-Армия — это Красная Армия, партизандар — партизаны, жолдастар — товарищи, бостандык — свобода. А такие слова, как коммунист, большевик, совет, Ленин, Колчак, Анненков по-казахски звучали точно так же, как и по-русски.
Будучи осторожным человеком, Гани знал, где можно петь про Ленина, и его выступления сходили ему безнаказанно.
Утром он сказал Володе:
— Мы пойдем с тобой на ярмарку. Я буду там петь.
Для удобства степных жителей осеннюю ярмарку обычно устраивали на левом берегу Иртыша, неподалеку от Заречной слободы, ставшей при Колчаке столицей Алаш-Орды. Паром не успевал переплавлять сюда городских жителей. Сотни лодок пересекали Иртыш, подвозя все новые и новые группы людей, покупателей и продавцов. А по степным дорогам скотоводы-кочевники гнали на ярмарку отары овец и везли джебагу — верблюжью шерсть. Разноголосый веселый шум стоял над Иртышом. Кричали верблюды, вытягивая длинные шеи, ржали лошади, ревели быки, мычали коровы. Гани и Володя, взявшись за руки, шагали в густой толпе городских жителей, только что прибывших из-за Иртыша.
— Гани!
Мужчина в косоворотке с бельмом на глазу взял певца под руку.
Володя, взглянув на него, узнал рабочего паровой мельницы, к которому певец водил его в день приезда. Они пошли втроем.
— Будь осторожен, Гани! — тихо сказал рабочий. — Ты хорошо агитируешь своими песнями, но все время ходишь по лезвию.
Гани в ответ усмехнулся:
— Русские моих песен не понимают, а казахи меня не выдадут.
— И русские есть такие, что понимают, и казахи найдутся, что выдадут. Не увлекайся, Гани!
— Я знаю, где и кому можно петь. Не беспокойся за меня.
И Гани в этот ярмарочный день по-прежнему пел свои песни. Но пел он осторожно, стараясь не собирать вокруг себя слишком много слушателей.
Володе захотелось посмотреть ярмарку, и Гани отпустил его, предупредив:
— Только не уходи далеко. Я буду ждать тебя здесь.
Володя прошелся мимо ларьков и вышел к деревянному сараю, возле дверей которого стоял огромный плакат, натянутый на раму. На плакате чернели круглые буквы, тщательно обведенные ярко-желтой краской:
Индусский факир
ТУНЕМО-НИГО!
Рамка смерти
и
другие фокусы
Перед плакатом толпились, щелкая семечки, зеваки.
Володя вспомнил, что факира Тунемо-Ниго он уже видел в Омске. Тогда Петрик сидел с мешочком на сцене, кудахтал курицей, и в мешочке вдруг появилось яйцо. А Борис Петрович завязывал волшебный сундук, в котором сидела помощница факира, а потом она вдруг исчезла из этого перевязанного сундука.