— Ну, что ж. Если так лучше, то пусть будет и боковое освещение. Восемь крон не делают погоды!
— С боковым освещением гораздо уютнее, уверяю вас! Ну, а как насчет деревьев?
— Каких еще деревьев?
— Лавровых. Они обойдутся вам полторы кроны за штуку. В оплату обычных похорон деревья не входят.
— Лавровые деревья… Это такие… в кадках, да? Как те, что стоят у входа в рестораны?
— Не совсем такие. Наши будут повыше. Они скорее похожи на кипарисы. Сколько торжественности они придают! Например, три с каждой стороны–всего шесть штук.
— Хорошо. Давайте ваши деревья! Что еще?
— А дорожку выложить?
— Какую дорожку?
— Пол часовни устлан дорожкой. Это обойдется вам в четыре кроны. В противном случае ее уберут.
— Если другие оставляют дорожку, пусть и у нас так будет. Теперь, надеюсь, все?
— Остаются сущие пустяки, фру. Нужны еще носильщики.
— А разве не друзья выносят гроб?
— Конечно. Но они несут только до выхода из часовни. А по ту сторону двери ждут носильщики. От часовни до могилы — довольно длинный путь. Фру может сама ознакомиться с правилами. Они предусматривают использование носильщиков. А если гроб двойной, требуется не менее восьми человек. Фру может прочитать это собственными глазами, вот здесь все написано. Каждый носильщик стоит десять крон.
— Ну что ж, если иначе нельзя… Значит, нужно непременно восемь человек?
— Так принято, фру.
— Ах, боже мой, так много…
— Далее, украшение гроба. Сколько фру предполагает истратить на цветы?
— Цветы уже заказаны. Я договорилась с цветочным магазином.
— Так, прекрасно. Значит, никаких украшений. Хотя, конечно, мы могли бы выполнить это наилучшим образом.
— Но я уже заказала!
— Понятно. Я собственно для того, чтобы вы имели это в виду… для следующего раза.
Распорядитель похорон заглянул в свои записи и занялся подсчетом. Очевидно, результат удовлетворил его, и он нашел, что все в порядке. Сунув свои бумаги в карман, он поднялся, держа шляпу в руке.
— Ну вот, теперь как будто все. До свиданья, фру 1 Все будет исполнено наилучшим образом, вы останетесь довольны. Сами увидите, что все будет честь честью. Меня вы застанете уже в часовне. Я прибуду во–время, займусь венками и все дальнейшие распоряжения беру на себя. Венки мы крестообразно располагаем впереди гроба. Вам решительно не придется ни о чем беспокоиться, фру. Все пойдет как по маслу.
Распорядитель похорон оказался очень обязательным и тактичным человеком. В часовне он появился за двадцать минут до погребения — в цилиндре и черных перчатках. Время от времени он заглядывал в бумажку, которая была у него в руках, и пробегал ее глазами.
Он тщательно разложил крестом уже доставленные венки и продолжал принимать новые, которые все еще продолжали прибывать.
Много венков было от родственников и друзей.
От сослуживцев Амстеда по военному министерству тоже поступили цветы. Отделение министерства «как таковое» не имело возможности принять официальное участие в похоронах. Но «в совершенно частном порядке» сослуживцы тем не менее прислали красивые венки и букеты. Даже от самого начальника отделения пришли цветы, — это несказанно тронуло фру Амстед.
Дегерстрем, у которого теперь были все шансы занять пост начальника отделения — как только нынешний начальник достигнет предельного возраста, — явился на похороны собственной персоной. Он питал чувство расположения и признательности к покойному и крепко пожал руку его вдове. Явилась и фрекен Лилиенфельдт, служившая в одном отделении с Амстедом. Она считала, что похороны — величественное зрелище. У нее была чувствительная душа, она всегда принимала близко к сердцу чужое горе. Фрекен плакала навзрыд.
Несмотря на высказанное вдовой пожелание, чтобы похороны прошли тихо и незаметно, одна из газет все же прислала в часовню репортера.
«Вчера, — писала газета, — состоялось погребение господина Амстеда, ужасная смерть которого на Амагерском полигоне так взволновала общественное мнение и произвела на всех такое потрясающее впечатление. В этот холодный осенний день в кладбищенской часовне у гроба покойного собрались провожающие. Их было немного. Фру Амстед была в глубоком трауре; рядом с ней — ее тринадцатилетний сын Лейф. Сюда пришли только родные и ближайшие друзья покойного. На скамьях обширной часовни, у гроба, сидело лишь несколько человек, но все были охвачены чувством глубокой скорби.
Пастор гарнизонной церкви Ольсен говорил красиво и проникнозенно, взяв за основу текст псалма «Пока не закатится солнце, кто знает, как кончится день». «Не судите, — сказал пастор, — да не судимы будете!» Никто не знает, что чувствовало сердце этого человека в последние горькие часы его жизни. Но мы все хорошо знаем, что он был заботливым мужем и нежным отцом…