Между холмами были разбросаны маленькие, крытые соломой домики. И они казались еще более деревенскими, чем обычные деревенские хижины. Их строили так, чтобы они не оскорбляли зрение, не больше. Своим видом они очень соответствовали окружающему пейзажу. Можно было подумать, что их специально запроектировали для этих одиноких холмов. Вокруг них — не было ни садов, ни заборов, и участки отделялись один от другого лишь межевыми знаками.
По другую сторону дороги были разбросаны отдельные хутора — самые настоящие хутора, владельцы которых обрабатывают землю и постоянно жалуются на трудные времена. Окна их домов украшены белыми занавесями, а на подоконниках стоит герань в красивых цветочных горшках. Здесь было немало настоящих садов с клумбами и флагштоками. И ни одной надписи, гласящей, что нельзя ходить по газонам.
Навстречу пришельцу движется автомобиль. Это первый автомобиль, который он встречает здесь. Вот машина останавливается, из нее высовывается человек с багровым лицом и начинает с любопытством разглядывать незнакомца. В машине у него охотничья собака и ружье. Он смотрит упорно и невозмутимо. Вон он что–то кричит — так, что незнакомец нервно поворачивается в его сторону.
— Простите, вы, кажется, что–то сказали? Я не разобрал!
— Да это я не вам! Я разговариваю с собакой.
Человек в машине раскатисто смеется и хлопает собаку по морде.
— Ну, ну, спокойно! Сидеть!
Он дает газ и едет дальше.
Жилище Йенса Йенеена легко найти., Перед ним маленький живописный палисадник и голубая изгородь. На воротах висит красный почтовый ящик. Незнакомец останавливается у дома и медленно осматривается по сторонам. Может, и здось есть собаки, которые бросятся на него, как только он откроет калитку? Полная тишина, не слышно ни звука.
Йенс Йенсен увидел посетителя в окно. И не вышел. Пусть пришелец немножко подождет. А тот уже открыл калитку и снова тщательно закрыл ее за собой. Потом осторожно постучал в дверь. Стук пришлось повторить несколько раз. В ответ раздалось:
— Да, да! Входите, пожалуйста!
— Здравствуйте! Не вы ли господин Йенс Йенсен?
— Я.
— Меня зовут Джонсон, Герберт Джонсон. Мы говорили с вами по телефону.
— Так. Значит, это вы? Вы хотите снять у меня комнату? А я и не думал, что вы так быстро пожалуете. Я не знаю, может быть помещение еще не приведено в порядок…
— А я так понял, что сразу же могу переехать. Ведь вы говорили…
— Да мне и в голову не приходило, что вы так сразу и нагрянете. А где же ваш багаж? Вы, значит, хотите сразу же остаться здесь?
— Это бы очень устроило меня. Чемоданы мои прибудут позже. Они остались пока в Копенгагене. Для меня крайне важно поселиться немедля.
— Вот уж и не знаю, возможно ли это сейчас. Придется мне прежде потолковать об этом с дочерью. Она приведет в порядок ваши комнаты. Карен! Ка–а–рен! Послушай, как по–твоему, может господин немедленно переехать?
— Как — сразу?
— Да. Он так хочет.
— Но надо же хоть немного убрать.
— Ну, что ж, я могу еще немного пройтись — часок или что–нибудь в этом роде…
— Вот это было бы хорошо. А то что за удовольствие присутствовать при уборке?
— Ну, что ж, я пойду, если так. До свидания.
— Постойте… одну минутку. Давайте сначала договоримся насчет платы. Так уж заведено. Я хотел бы, чтобы вы сразу же уплатили мне за полгода вперед. Такой уж у нас порядок. Я и по телефону предупреждал об этом. Надо сказать, что уже до вас кое–кто побывал здесь и хотел снять эти комнаты. Но так как вы явились первым…
— Пожалуйста! Уплатить вам деньги сейчас?
— Конечно. Всегда лучше сразу же с этим разделаться. Итак, ровно триста пятьдесят крон.
— Прошу вас.
Незнакомец извлек из кармана бумажник. Йенс Йен- сен смотрит во все глаза на толстую пачку кредитных билетов. Среди них есть и долларовые бумажки. Они высовываются как бы невзначай. Это выглядит успокоительно и солидно.
— Благодарю. Вот это прекрасно. Сейчас же напишу вам расписку. Для порядка. Ваша фамилия Джонсон, так ведь?
— Герберт Джонсон.
— Так, так. А вот и расписка. К вашему приходу Карен все приведет в полный порядок.
23
Вечера стоят тихие. Только вдалеке едва слышатся чьи–то слабые голоса. С моря доносится стук моторной лодки. Где–то лает собака, должно быть далеко, за много километров отсюда.
А темень какая! Абсолютный мрак. Стоит погасить лампу — и ни единый, даже тончайший луч света не проникает сюда через маленькие оконца.
Мистер Герберт Джонсон лежит на кровати, под толстой периной. От перины пахнет землей. Все постельное белье пропитано затхлостью.