Намдалени бросились к носилкам, выкрикивая вопросы на своем жестком диалекте. Марк и раньше с трудом понимал их речь, теперь же, после пережитых потрясений, даже не пытался этого сделать. Вместе с другим солдатом он осторожно опустил тело на землю. Потом трибун снял пасс, ножны, взял меч Хемонда и пошел к казарме. Наемники расступились. Один из них подошел к Марку и, охватив его за руку, стал что-то кричать на своем языке. Эмбриак перевел:
— Он обвиняет тебя а случившемся.
На чистом видессианском языке, чтобы его поняли и соплеменники, и римлянин, Эмбриак подробно рассказал о случившемся. Намдалени кивнул и отпустил Марка.
Казарма намдалени была намного удобнее и уютнее римской. Разумеется, частично это объяснялось тем, что большой контингент намдалени находился в Видессосе в течение многих лет, так что люди Княжества успели вложить в свое жилище много труда и сделали казарму похожей на дом. Так как многие наемники большую часть жизни проводили на службе Видессоса, неудивительно было, что они обзаводились семьями в столице. Некоторые из них женились на видессианках, другие привозили жен или возлюбленных с собой. Казарма отражала и эту сторону их уклада. Только первый ее этаж был таким же, как у римлян, — там жили солдаты. Второй был разделен на комнаты различных размеров.
Помня, что Хелвис помахала ему рукой из окна на втором этаже, Марк поднялся по широкой лестнице, совсем не похожей на ту винтовую лестницу, что вела в башню, где засел Авшар. Неужели она махнула ему рукой только два дня назад? Ему было сейчас тяжелее, чем тогда, когда он гнался за колдуном, меч Хемонда тянул его к земле, как свинцовый. Трибун вспомнил, как Хелвис показывала ему сверкнувшее золотом в лучах солнца украшение. Он примерно представлял себе, где искать ее. Дверь в комнату была открыта, и он услышал чистое контральто, которое было ему так хорошо знакомо.
— Подожди здесь немного, — строго говорила Хелвис. — Я должна узнать, что там случилось и почему такой шум.
Они столкнулись в дверях. Хелвис резко остановилась и засмеялась, удивленная:
— Здравствуй, Марк! — сказала она. — Ты ищешь Хемонда? Я не знаю, где он. Кажется, на учениях… А что случилось? Я не вижу из окна… — Она внезапно остановилась, и голос ее изменился. — Почему ты такой мрачный? Что-нибудь случ… — Голос задрожал. — Нет, — сказала она тихо, — нет.
Краски исчезли с ее лица, когда она наконец узнала меч в ножнах, который он принес. От неожиданности она побледнела, вцепилась в ручку двери, как бы ища опоры, которой не было.
— Кто это, мама?
Легко одетый мальчик трех-четырех лет от роду смотрел на Скауруса из-за юбки матери. У него были ее голубые глаза и белокурые волосы Хемонда. Марк даже не подумал о том, что у Хемонда могут быть дети, и почувствовал себя еще хуже.
— Разве ты не идешь на улицу? — спросил малыш.
— Да. Нет. Через минуту, — ответила она. Глаза Хелвис скользнули по липу трибуна, умоляя дать ей любое объяснение тому, что он принес. Он кусал губы, пока боль не заставила его зажмуриться, но не было ничего, что смягчило бы жестокую весть, что бы он ни сказал или ни сделал.
— Так ты не идешь на улицу, мама? — снова спросил мальчик.
— Тихо, Мальрик, — сказала Хелвис. — Ступай в свою комнату.
Он ушел и закрыл за собой дверь.
— Это правда? — спросила она, все еще не веря. Она уже поняла, что произошло, но отказывалась в это верить.
— Да, — ответил он так мягко, как только мог.
Не глядя на трибуна, двигаясь медленно, как бы во сне, Хелвис взяла в руки меч Хемонда. Она погладила старое лезвие, коснулась пальцами рукояти. Марк знал, что запомнит эту руку на всю жизнь. Довольно крупная для женщины, она была все же мала для того, чтобы обхватить рукоять меча. С опущенной головой вдова отнесла меч в свою комнату и вскоре вернулась. Когда она наконец взглянула на трибуна, слезы струились по ее лицу.
— Веди меня к нему, — сказала она.
Они пошли вниз по лестнице. Хелвис схватила Марка за руку, словно утопающий за доску, чтобы удержаться на плаву еще несколько минут. Она все еще старалась не думать о случившемся и говорила о мальчике, чтобы только не столкнуться с тем невероятным, что лежало на улице — холодное и неподвижное.
— Почему же меч принес именно ты? — спросила она у трибуна. — Я не хочу оскорбить тебя, но ты не принадлежишь к нашему народу и не следуешь нашим традициям. Почему же ты пришел?
Ответить на этот вопрос было нелегко. Он мог бы отделаться отговоркой или выдать более-менее приемлемую ложь, но оказался совершенно не готов к этому. Фальшивая доброта куда хуже жестокой правды.
— Мне показалось, что это единственно правильное решение, — сказал он. — Я чувствую себя виноватым в его гибели.
Она остановилась так внезапно, как будто он ударил ее. Ее ногти впились в его кожу. Через минуту ее лицо смягчилось. Марк почувствовал, как по его руке потекли капли крови.
— Расскажи мне все, — сказала она, и он начал рассказ, сначала через силу, затем все больше увлекаясь.
— Он умер быстро, моя госпожа, — заключил он не очень уверенно, пытаясь найти хотя бы какое-то утешение. — У него не было времени почувствовать боль… Я… — У Марка перехватило горло. Сознание бесполезности любых соболезнований заставило его замолчать вернее, чем любой кляп.
Хелвис коснулась его руки настолько мягко, насколько жестоко она сделала это только что.
— Ты не должен себя мучить за то, что выполнил свой долг, — сказала она. — Если бы Хемонд оказался на твоем месте, он сделал бы то же самое. Это в его характере, — добавила она мягко и снова заплакала: горькая правда начала пробиваться к ее сознанию сквозь все защитные барьеры.
Несмотря на свое горе, она пыталась успокоить его, это потрясло Марка, он почувствовал себя еще хуже. Такая женщина не заслуживала подобной участи. Почему ее жизнь оказалась сломанной из-за интриг какого-то колдуна или случайной встречи Хемонда с Марком? Ну что ж, еще одна добавка к счету, который он предъявит Авшару. Как будто еще не достаточно.
После полумрака казармы солнечный свет на улице ослепил римлянина. Увидев толпу, окружившую тела Хемонда и его солдат, Хелвис отпустила руку Скауруса и побежала им навстречу. Неожиданно оказавшись один среди чужого народа, трибун вдруг почувствовал, что понимает одиночество Виридовикса. Он нашел какое-то извинение и вернулся к своим солдатам.