— Ну, что ты думаешь об этом? — спросил Скаурус Гая Филиппа, когда они или к казарме.
Старший центурион почесал свой шрам на щеке.
— Он совсем не так глуп, в этом нет сомнения. Но до Цезаря ему далеко.
Марк согласился с ним. Да, речь Императора зажгла толпу, что правда, то правда. Но разгорячить народ и убедить в своей правите оппозицию — это слишком разные вещи. Театральные действа ничего не значили для таких холодных расчетливых людей, как Сфранцез.
— А кроме того, — неожиданно добавил Гай Филипп, — глупо говорить о своих триумфах до того, как ты их получил.
«И в этом, — подумал трибун, — старший центурион был, как всегда, прав».
7
— Какой-то намдалени ждет тебя у дверей, — доложил Фостис Апокавкос утром второго дня после объявления императором войны. — Он сказал, что его зовут Сотэрик, чей-то там сын.
Это имя ничего не говорило Марку.
— А он не сказал, чего ему нужно от меня?
— Нет, а я его не спрашивал. Не люблю намдалени. Для меня все они… — И Фостис добавил сочное латинское ругательство.
Бывший крестьянин прочно вписался в общество римлян — лучше, чем надеялся Марк, когда вытащил его из жуткой дыры в воровском квартале Видессоса. Его лицо потеряло мрачное выражение, на костях наросло немного мяса, чего, впрочем, и следовало ожидать. Но не это было главным. Отвергнутый страной, где он родился, он делал все, что мог, чтобы стать частью легиона и быть таким же, как его новые друзья. Хотя римляне уже могли бегло говорить по-видессиански, что сильно облегчало их жизнь в Империи, Фостис учился латыни с не меньшей быстротой, чтобы облегчить свою жизнь в римской казарме. Он упорно и умело трудился, осваивая приемы борьбы на мечах. Ни меча, ни копья он никогда прежде не держал в руках. И… Марк наконец заметил:
— Ты побрился! — воскликнул он.
Апокавкос в смущении провел рукой по выбритому подбородку.
— Ну и что с того? Я чувствовал себя неловко — единственная борода в казарме. Красавцем мне не быть, с бородой или без нее. Правда, я не очень-то понимаю, зачем вы, ребята, это делаете — бритье приносит больше неприятностей, чем пользы, если тебя интересует мое мнение. Но я пришел показать тебе не свой выбритый подбородок. Ты собираешься говорить с этим чертовым намдалени? Или мне сказать ему, чтобы он убирался отсюда?
— Думаю, я поговорю с ним. Что там сказал этот жрец несколько дней назад? Знания никогда не бывают излишними.
«Подумать только, — сказал он про себя, — кажется, моими устами говорит Горгидас…»
Прислонившись к стене казармы, солдат-наемник с восточных островов терпеливо дожидался римлянина. Это был крепко сложенный человек среднего роста с темными волосами, голубыми глазами и бледной кожей, выдававшей в нем северянина из княжества Намдален. В отличие от большинства своих соплеменников, он не выбривал сзади голову, и длинные волосы копной падали ему на плечи. На вид ему было не больше тридцати двух — тридцати трех лет.
Когда намдалени увидел трибуна, он выпрямился, подошел к нему и протянул две ладони в обычном приветствии. Скаурус тоже подал ему руку, но вынужден был заметить при этом:
— Боюсь, что не знаю твоего имени.
— Разве? Прошу прощения, я называл себя твоему солдату. Меня зовут Сотэрик, сын Дости из Метепонта. Из Княжества, разумеется.
Апокавкос опустил полное имя Сотэрика, но и в таком виде оно ничего не говорило Марку. Однако римлянин что-то слышал о его родном городе.
— Метепонт? — нахмурился он. Затем припомнил: — Родина Хемонда?
— И Хелвис. Она моя сестра.
Теперь Марк присмотрелся к нему внимательнее. Прежде Хелвис не упоминала о своем брате, но он видел их несомненное сходство. Цвет кожи у них был одинаковый, однако это еще ни о чем не говорило — у многих намдалени кожа была светлой. Но у Сотэрика был тот же изгиб рта, хоть и более жесткий, лицо его, как и у Хелвис, было широким, с крупным подбородком. Нос у нее короче и прямее. Трибун вдруг сообразил, что слишком долго изучает лицо гостя, а это может показаться невежливым.
— Извини, — сказал он. — Не зайдешь ли ты в казарму, чтобы обсудить твое дело за кувшином хорошего вина?
— С удовольствием.
Сотэрик прошел следом за трибуном. По пути Скаурус познакомил его с несколькими легионерами. Приветствия Сотэрика были достаточно дружелюбными, но Марк заметил, что гость невольно оценивает и сравнивает жилища намдалени и римлян. Это не огорчило трибуна — он сам сделал бы то же самое.
Сотэрик уселся на стул в углу, чтобы не сидеть спиной к двери.
Марк с улыбкой заметил:
— Теперь, когда ты обезопасил себя от нападения из-за угла, рискнешь ли ты выпить со мной стакан красного вина? На мой взгляд, это вино слишком сладкое, но все вокруг очень любят такое…
На бледном лице Сотэрика проступила краска смущения.
— Неужели меня так легко разгадать? — спросил намдалени, качая головой в шутливом сожалении. — Я слишком долго пробыл среди видессиан, чтобы научиться не доверять собственной тени, но недостаточно долго, чтобы умело скрывать это. Да, красное вино будет в самый раз. Спасибо.
Они молча выпили. Казарма была почти пуста. Как только Фостис Апокавкос увидел намдалени, он сразу же испарился, не желая с ним разговаривать.
Наконец Сотэрик поставил стакан на стол и посмотрел на Марка сквозь скрещенные пальцы.
— Ты не такой, каким я тебя представлял, — сказал он резко.
— Вот как? — на это заявление трудно было найти другой ответ. Римлянин еще раз отхлебнул из стакана.
«Вино, — подумал он, — слишком уж густое и терпкое».
— Хемонд — пусть Фос примет его душу — и моя сестра говорили мне, что ты терпеть не можешь ядовитой хитрости и интриг, которые так ценятся в Империи, но я не поверил им. Ты слишком дружен со многими видессианами и слишком быстро завоевал доверие Императора. Но, повстречав тебя, я вижу, что они были правы.
— Я рад, что ты так думаешь. Но, может быть, моя хитрость столь велика, что ты принимаешь ее за искренность?
Сотэрик снова покраснел.
— Я думал и об этом.