Неотступно сопровождаемый Джимбо, Марк медленно бродил по гостиной, то и дело останавливаясь сказать что-то или ответить кому-то. Мужчины клали руки ему на плечо, женщины целовали в щечку. Вот кто ни на мгновение не чувствовал себя комфортно – даже у себя дома. Стоило лишь взглянуть на Марка, чтоб увидеть, насколько мучительно он хочет сейчас очутиться где-то в другом месте. Он скрывал это настолько, насколько было в его силах – то есть почти успешно. Тим не был уверен, что из сказанного ему сегодня Марк понял Лица мальчика так и не покинуло каменное, замкнутое выражение, появившееся в «Зале прощания». Он кивал, время от времени его прелестные черты озаряла улыбка, но за этими жестами и мимикой он оставался недосягаемым и отчужденным Оставался, думал Тим, под влиянием той внутренней энергии горя, того подстрекающего безумства, что заставляло его подпрыгивать, крутиться и размахивать руками, когда он шел по тротуару вместе со своим рыжеволосым другом.
Эта его особенность и подарила Тиму надежду, что Филип найдет в себе силы и способ помочь сыну. Он опасался того, что Марк сотворит, если будет предоставлен самому себе. Мальчику не вынести увиденного, и без помощи взрослых он сломается под тяжестью жуткого бремени.
Улучив момент, когда Марк стоял один у окна гостиной, Тим протиснулся сквозь толпу и осторожно, бочком, остановился рядом с ним.
– А знаешь, Марк, приезжай ко мне на недельку-другую. Как насчет августа?
Тень мелькнувшей на лице племянника радости подарила Тиму еще одну надежду.
– Конечно, было б здорово. А папе вы сказали?
– Обязательно скажу, чуть позже, – пообещал Тим и пошел через комнату назад.
Пока Тима представляли начальнику Филипа, он вновь взглянул на Марка и увидел, как мальчик, отделавшись от прослезившейся пожилой пары, стал прокладывать себе путь к Джимбо. Страстно шепча, Марк подталкивал друга к двери.
– Насколько я понимаю, вы вроде как писатель – сказал мистер Бэттли.
– Совершенно верно.
Последовала вежливая улыбка:
– А для кого пишете?
– Для себя.
– Вот как… – Мистер Бэттли не сразу переварил сказанное.
– Я пишу романы. Иногда рассказы, но по большей части романы.
Покопавшись в себе, мистер Бэттли обнаружил еще один вопрос:
– А что-либо из написанного вами публиковалось?
– Все. Восемь романов и два сборника рассказов.
На этот раз удалось зацепить малую долю директорского внимания.
– Возможно, мне стоит поинтересоваться какой-либо вашей работой?
– Что вы, нет, не стоит, – сказал Тим. – Ручаюсь, вам не понравится.
Губы мистера Бэттли сложились в неловкую улыбку, он полуприкрыл глаза и отошел в сторону. На другой половине пространства, которое он оккупировал, стояли Филип Андерхилл и Джеки Монэген, сильно увлеченные разговором, спинами к своим сыновьям. Мальчики были на пару футов ближе к ним, чем к Тиму, но даже Тим слышал каждое слово, произнесенное отцами.
– Это правда, что Нэнси была родственницей странного типа, что тут жил? Кто-то об этом заикнулся, не помню кто.
– Кто бы ни заикался, лучше б помалкивал, – бросил Филип.
– Это тот убийца, правильно? Именно так я и слышал И вроде было время, когда люди называли его героем, потому что он, рискуя жизнью, спас чьих-то детей.
Марк резко повернул к ним голову.
– А еще, слышал, дети эти были черными. Вроде как чуть ли не первая семья чернокожих, поселившихся в этом районе. В то время к ним было совсем другое отношение, чем сейчас.
Тим ждал, что его брат скажет какую-нибудь гадость об «отношении». Когда Филип продал свой дом на окраине города и купил по договорной цене участок на Сьюпериор-стрит, он не мог знать, что к настоящему времени бывший Пигтаун будут уже на четверть населять темнокожие. Филип предполагал, что район останется тем же, что во времена его детства, – респектабельным, недорогим и белым, как бойскаутский слет в Абердине. Когда пришло осознание реальной ситуации, Филип был в ярости. Его возмущение подпитывалось огромным количеством межрасовых супружеских пар, преимущественно темнокожих мужчин с белыми женщинами. Когда Филип встречал на улице такие пары, сила его эмоций частенько заставляла его переходить на противоположную сторону. И ни один сосед с темным цветом кожи не побеспокоился сегодня «засвидетельствовать» – как услышал Тим от Филипа, рассказывавшего о пришедших на поминки.
– Можно подумать, мы продолжаем развивать то самое «отношение», – говорил Филип. – Нормальное отношение надо заслужить. Вы как считаете?
– Совершенно верно.
– Когда я «при исполнении», я безупречно честен. Положение обязывает. Я никогда не руководствуюсь расовыми соображениями. Здесь же, на моей частной территории, я имею полное право руководствоваться личным мнением, каким бы непопулярным оно ни было.
– Совершенно верно, – повторил Джеки. – Согласен с вами на все сто. Только, прошу вас, не говорите об этом с моей женой.
Их сыновья переглянулись и начали потихоньку отступать. Филип продолжил:
– Однако, что бы вам ни наболтали о родственниках моей жены – родственниках моей покойной жены, – не доверяйте услышанному. Эти люди были безмозглыми, как клопы. Черт меня дернул жениться на шайке недоумков.
С побелевшим лицом Марк неслышно проскользнул мимо двух мужчин и скрылся в кухне. Потрясенный Джимбо последовал за ним Папаши ничего не заметили.
Когда Тим на следующий день летел в Нью-Йорк, его не оставляло неприятное горькое чувство, что, вполне вероятно, Нэнси подтолкнул к самоубийству Филип.
За полчаса до посадки в Ла Гуардиа салон лайнера наполнил восхитительный аромат, и стюардессы пошли по проходу с шоколадным печеньем Чем, интересно, занят сейчас Марк, подумал Тим, и что у него на душе? Увы, Филип не способен сделать то, что сделать было необходимо. С тем же успехом мальчик мог жить один, без отца. Расцветающая в душе Тима тревога невольно навела его на мысль захватить самолет с целью возвращения в Миллхэйвен. Он пообещал себе отправить письмо племяннику электронной почтой в ту же минуту, как вернется домой; затем пообещал себе залучить Марка в Нью-Йорк как можно скорее.
Часть вторая
Дом на Мичиган-стрит
Глава 4
За неделю до первого полета Тима Андерхилла в Миллхэйвен его племянник Марк начал понимать, что с его матерью творится нечто странное. Казалось бы, не происходило ничего особенного, чему можно было бы подобрать конкретное определение. Несмотря на ее постоянное состояние озабоченной отрешенности, на больного человека она не походила. Мать Марка и прежде не была такой уж оптимисткой, но он никогда не думал, что ее подавленное настроение может длиться так долго. Она машинально готовила ужин, мыла посуду и, казалось, наполовину отсутствовала. Оставшаяся половина лишь делала вид, что она и есть целое, однако другая часть Нэнси Андерхилл пребывала в довольно странном и тревожном оцепенении. Марку казалось, что мать выглядит так, будто на нее свалилась тяжелейшая проблема, и всякий раз, когда она позволяла себе над этой проблемой задумываться, та до смерти пугала ее.
Недавно вечером он вернулся домой около одиннадцати после прогулки с Джимбо Монэгеном («погулять» стало эвфемизмом для обозначения некой активности, которая овладела Марком в последние дни), слабо надеясь, что его не накажут за нарушение «комендантского часа» на двадцать минут. Половина одиннадцатого вечера, если разобраться, время детское, смешно заставлять пятнадцатилетнего парня возвращаться домой так рано. Вот он и заявился через двадцать минут после начала «комендантского часа», в ожидании нудного и долгого – дольше его самовольной отлучки – допроса и команды отправляться в постель. Марк, однако, не снял обувь и не стал красться на цыпочках по лестнице. Из кухни сочился тусклый свет, и какая-то потайная частичка его души сожалела, что в гостиной темно и ни отец, ни мать, удобно устроившись на диване, не стучат выразительно пальцем по циферблату наручных часов.