Том скривился. Милый Том, он всегда оставался верным себе:
– «Отдыхай старина писатель»?
– Это Марк так просит меня не волноваться за него.
– «А знаешь ты славно потрудился»? Здесь о чем? Просит тебя прекратить заниматься писательством?
– Нет, он пишет, что я достаточно сделал для него, – ответил я. – Сделал все, что мог.
– Не вижу в заголовке доменного имени, – обратил внимание Том. – Откуда он послал его?
– Оттуда, где они сейчас с Люси.
– Поразительно: два дня спустя…
– Вернувшись в Нью-Йорк, – рассказал я Тому, – прежде чем я узнал, что мать Марка покончила с собой, я как-то на улице обратил внимание на слова «пропавший мальчик пропавшая девочка», нанесенные по трафарету на тротуаре. Черной краской. Когда чуть позже решил еще раз взглянуть на них – надписи не было.
– Реклама… Обычное дело.
– Знаю, Том. Просто рассказываю тебе о том, что видел. Марку, кстати, я об этом не говорил.
– Тебе, наверно, просто понравилась фраза, – предположил Том. – Ты заметил надпись на тротуаре, и фраза, как это бывает, запала в голову. И не обратил внимания, что рассказал о ней Марку. Именно так ты для него и «потрудился». Именно так и «трудятся» все писатели.
– Ты просто не знаешь всего, – сказал я.
Том вложил руки в карманы жилета и склонил голову, нахмурившись и глядя на свои туфли.
– Тим, – заговорил он. Голос его был расслабленным и мягким, как старая перчатка. – Скажи мне, мы говорим о реальных вещах?
– Реальней не бывает, – ответил я.
Влажным солнечным июньским днем Марк Андерхилл сидел на нижней ступеньке лестницы пустого дома, который, он знал, вовсе не пуст. И, думал Марк, никогда не был пустым. Присутствие поселилось в нем с самого начала. Присутствие было женщиной, и женщина эта пришла за ним. Ее появление в доме, бывшем когда-то местом действия неописуемых мистических ужасов, «сбило» его со скейтборда и направило к центру Мичиган-стрит. В те дни, показавшиеся ему последними днями детства, она буквально остановила его на лету. Она шепнула нечто заветное его разуму, его сердцу, и он внял, не слыша ее шепота.
Шорох легких шагов донесся откуда-то сверху – кто-то крадучись прошел то ли через спальню, то ли по скрытому за ней коридору.
Дверь наверху то ли открылась, то ли закрылась. Тело Марка напряглось и расслабилось. Ему показалось, что откуда-то издалека прилетел тихий смех.
Когда он подумал о гигантской кровати, весь дом наполнился жаром и светом Уродливая комната пристройки, где стояла кровать, гудела и вибрировала на утробной звучной ноте, которая секунду назад влилась в материю пола и стен – будто сильным ударом пробудили огромный камертон. Это было то, что он вызвал к жизни, думал Марк: нечто огромное, только что успевшее скрыться из виду. Длинные перья могучих крыльев рассекали воздух, а в кильватере полета бесконечно тянулась гибельная тьма. Сердце замерло.
Марк услышал, как легкие шаги спускаются по лестнице, параллельной той, на которой он сидел, но более узкой и крутой, скрытой за стеной. Когда она наконец покажется, если это сегодня произойдет, она выйдет из-за дверцы кладовки, что в десяти футах слева от него. Едва слышные звуки шагов были ритмичны, словно мазки кистью. Словно кто-то отмерял шагами лесенку в его голове.
Марку казалось, будто дом 3323 по Мичиган-стрит непостижимым образом уменьшился и стал частью его тела, а тело обратилось в вихрь горячечного возбуждения. «Мазки кисти» опустились пониже – на один уровень с ним.
Этот звук хлопающих крыльев, гудящая в ушах кровь… Нет, подумал Марк, и в самом деле хлопают крылья – только нездешних птиц, а если уж разобраться, то и не птиц вовсе.
Он не мог и представить, что случится дальше. Он сознательно пришел сюда, и даже если сейчас произойдет какая-то немыслимая перемена – будь что будет. Она ждала его с того самого мгновения, когда дом вдруг возник перед его глазами, как сказочный дворец поднимается из залитой туманом долины.
Весь дрожа, Марк поднялся на ноги и вгляделся в дверь кладовки. Из-за ее двери донесся шорох, затем легкий щелчок: дверная ручка стала поворачиваться. За четверть секунды до того, как начала раскрываться дверь, время для Марка Андерхилла остановилось.
Пылинки недвижимо повисли в воздухе.
Затем раздался звук, поначалу едва слышный, характер которого понять было невозможно. Звук нарастал, и Марк подумал, что это обертон фортепьянного баса, зависший в воздухе после того, как сама нота угасла…
Потом ему показалось, что он слышит звонкое металлическое жужжание тысяч цикад. Механический гул, энергичный, назойливый… Откуда в Миллхэйвене цикады?
«Цикады? – подумал он. – Я даже не знаю, как она, цикада, выглядит!»
В десяти футах слева стала поворачиваться на петлях дверь, и, будто выпущенный из запертой потайной двери памяти, аромат шоколадного печенья заструился к нему – мама поставила их в духовку, и вот они, вырастая из своих формочек, становились все пышнее и пышнее… Хрупкий силуэт скользнул в комнату.
В тот день она назвала ему свое имя.
На следующий она сорвала свои простенькие одежды, раздела его и увлекла к накрытому простынкой дивану. После этого Марк почувствовал, будто родился заново и стал совершенно другим Держа за руку, она повела его к зловещей гигантской кровати и научила, как можно удобно устроить тело на ложбинах и пазах жуткого ложа, и ложе приняло их обоих, и они словно переделали кровать заново под собой в то время, когда двигались.
Разве мог он сказать Джимбо: «Я был облачен в ее тело, будто во вторую кожу».
«Реально?» – спросил тот.
«Реальней не бывает, – ответила она. – Настолько, насколько я в силах сделать это».
Время, сбросив свой древний-древний нрав, явило им свое истинное лицо. Один час стремительно обернулся тягуче-ленивым месяцем. Они перестали замечать время – его просто не было.
«Теперь ступай и подумай, – сказала она. – Покидаешь ли ты свой мир со мной или выберешь путь попроще? Поскольку всем и каждому в твоем мире приходит собственный срок покинуть его».
И еще она сказала: «Торопись, торопись, солнце клонится к закату, Черный человек идет. Однако ты можешь уйти со мной».
Марк встретился со своим единственным другом и понял, что их встреча была последней. Летним вечером он отправился в парк и сел на знакомую скамью. Первое дыхание ночной прохлады коснулось его щеки. Ветерок шепнул: «Торопись, торопись…» Вскоре он поднялся и пошел.
Глава 23
– По-видимому, он хочет с тобой пообщаться, – сказал Филип. – И ты в курсе, я же тебе говорил.
Филип свернул на парковку в квартале от управления полиции, где примерно девятнадцать часов назад Рональда Ллойд-Джонса сфотографировали, сняли отпечатки пальцев, отобрали личные вещи и ценности и предъявили официальное обвинение в убийстве нескольких человек Присутствовавших при этом офицеров полиции озадачило то, что он принял свое унижение с долей хорошего юмора. Он отказался сделать заявление до прибытия своего адвоката, но – вы представляете, его адвокат в настоящий момент на отдыхе, играет в гольф на Сен-Круа и вернется не ранее чем через два-три дня. В силу таких обстоятельств Ллойд-Джонс потребовал себе одиночную камеру, регулярное питание и право пользования блокнотом формата 33х40,6 см и письменными принадлежностями, которые позволят ему, как он высказался, «начать подготовку своей защиты». О, кстати, – а не имеют ли отношения к его аресту два джентльмена, что подъезжали сегодня днем к его дому и спрашивали, как проехать на Лоблолли-роуд? Первые шесть полицейских, которые с ним работали, ничего об этом не знали и, испытывая отвращение к своему громадному улыбчивому пленнику, ничего бы не сказали, даже если бы знали ответ на вопрос. Седьмым офицером, которого Ллойд-Джонс увидел в этот хлопотливый день, был сержант Франц Полхаус. Полхаус сообщил Ллойд-Джонсу, что тот не должен задавать подобных вопросов.