Казалось, Кэти не знала, как меня утешить.
– Вы с ним не поссорились? Он не стал подолгу задерживаться на работе без особых причин?
– Не происходило ничего из ряда вон выходящего. – Слезы опять навернулись на глаза. – Я считала, что у нас с ним все в полном порядке.
– А как насчет… постели? Тоже полный порядок?
Я вытерла глаза. На пальцах остались следы растекшейся туши, и я оторвала кусок бумажного кухонного полотенца.
– Все было прекрасно, – выдавила я. – У нас всегда все было прекрасно.
Кэти сидела молча, а потом взяла меня за руку.
– Он сволочь, – заявила она. – Просто невероятная сволочь.
– Да.
Она встала, чтобы вымыть под краном свою чашку.
– Как ты думаешь, куда он уехал? Есть какие-нибудь соображения?
Внезапно мне захотелось побыть одной.
– Оставим эту тему, Кэти. Я понятия не имею, где Мэтт. И мне наплевать на это.
Однако, несмотря на столь смелое заявление, как только Кэти ушла, я провела несколько часов, пытаясь разыскать в Интернете номера телефонов его друзей, коллег, членов семьи. Мне стало ясно: покоя не будет, пока я не найду Мэтта.
Он работал архитектором в крупной местной компании. В выходные дни их офис обычно был закрыт, хотя иногда по субботам Мэтт ездил туда, чтобы еще раз взглянуть на проект, над которым трудился. Позвонить ему туда я могла только в понедельник. Разумеется, номера его рабочего телефона в памяти моего телефона тоже больше не было. Я даже не помнила, когда в последний раз звонила ему туда, но твердо знала, что сама не удаляла номер из списка контактов. Мэтт сделал это сам.
В начале нашего знакомства я названивала ему в обеденный перерыв каждый день, и он отвечал мне с напускной формальностью в голосе: «Добрый день, мисс Монро. Подождите секундочку. Я выйду из здания». Потом он выбирался на стоянку к своей машине, и мы проводили отведенный на ланч час, возбужденно обсуждая, что делали прошлым вечером и как хотели провести предстоявший вечер. Конечно же, такие разговоры стали происходить реже и длиться меньше после его переезда ко мне, и мы чаще ограничивались сообщениями, что было быстрее. И все равно за последние несколько месяцев мы не раз обменялись звонками.
Куда бы я ни посмотрела, всюду замечала следы исчезновения Мэтта. Прежде я не обращала внимания, как много у него было личных вещей, насколько наш дом – мой дом, напоминала теперь я себе, – был буквально заполнен его имуществом. Я лежала на кровати с закрытыми глазами, но стоило мне открыть их, как я отмечала очередную пропажу. Будильник. Радиоприемник. Все, что считалось принадлежавшим ему одному.
Мною владело одно чувство – унижение. Щеки по-прежнему горели, но не от ощущения несправедливости, хотя это тоже обжигало душу, а от непостижимого стыда, непонимания, почему лучшим способом покинуть меня Мэтт счел тайный побег, пусть и среди бела дня. Я закуталась в покрывало. В голове теснились бесчисленные вопросы, которые я хотела бы задать. Но поговорить с Мэттом не было возможности. По крайней мере, в тот момент.
Я так и пролежала целый день и лишь с наступлением сумерек сумела немного успокоиться. В темноте я больше не видела признаков его ухода. И если бы я оставалась в таком же положении, зафиксировав взгляд на свете, пробивавшемся сквозь щель в шторах, то могла притвориться, что Мэтт по-прежнему здесь. Лежит у меня за спиной и молчит. Просто лежит рядом.
Глава 5
В понедельник я приехала на работу в ужасном состоянии. Остаток уик-энда прошел тихо. После ухода Кэти я больше ни с кем не виделась. Мои подруги Фрэн и Дженни прислали сообщение, спрашивая, не хочу ли я встретиться с ними в воскресенье утром, но у меня ни на что не хватало сил, и уж тем более я не в состоянии была рассказать им о Мэтте. Я ответила: в воскресенье занята, свяжусь с вами позднее. Мама тоже интересовалась, не хотим ли мы с Мэттом пообедать у них в воскресенье, но и ей я повторила то же самое: «Извини, очень занята». Она восприняла это по-своему, как прозрачный намек, и оставила меня в покое.
Я не хотела никого видеть, но одновременно не желала находиться в одиночестве. Атмосфера в доме была удушливой от попыток разобраться в себе, осознать, в чем я виновата, как и от постепенно копившейся злости. Поначалу телевизор и радио помогали мне заглушать звучавшие в голове голоса, но потом я вдруг испугалась и отключила все. Мне нужно было слышать эти голоса на случай, если они сообщат мне нечто, что важно знать.
Когда будильник разбудил меня в семь утра в понедельник, я лежала в той же позе, в какой устроилась в семь часов вечера накануне. Я скрючилась, кожа на лице стала сухой и словно потрескалась, зато подушка промокла от слез.