«Вчера поставили? — думает старик. — А может быть, я его раньше не замечал? Шуточки стариковской памяти? Этого еще не хватает к «букету» моих болячек. Но почему этот домик кажется таким знакомым?»
Он обходит вокруг постройки несколько раз. Домик почти плоский, менее метра в ширину. И все же имеется дверь на петлях.
«Где же я мог видеть такой домик раньше?»
И вдруг вспоминает.
Точно такие домишки — покосившиеся, с одним окошком и с обязательной трубой — он и его сверстники рисовали в детстве.
«Уж его-то наверняка строил такой же старик, как я», - думает он, насмехаясь над властностью своей памяти. Но почему-то тревога закрадывается в его неспешные мысли.
Он подымает голову и видит, что из трубы домика в небо вьется дымок. Пахнет свежеиспеченным хлебом.
«Чудится», - думает он, но не может удержаться, чтобы не заглянуть в окошко. Улавливает за темным стеклом какое-то движение и плечом толкает дверь. Она открывается со скрипом…
Теперь запах свежеиспеченного хлеба совершенно явствен. Веет теплом и еще чем-то очень знакомым.
Он переступает через порог, и дощатая дверь закрывается за ним, проскрипев на ржавых петлях.
Слышится голос, который он бы не спутал ни с каким другим:
— Это ты, Даня? Наконец-то! Целые дни в мяч гоняешь. Ну, чего остановился у порога, как в гостях? Ох, что мне с тобой делать, сорванец?
У него мелко задрожали колени. Он заметил в углу какую-то скамейку и осторожно опустился на нее, боясь, что она рухнет под его тяжестью.
Голос умолкает…
Теперь он различает уже не только запах хлеба, но и запах дерева, из которого сделаны стены, и запах прели — потому что пол в коридоре прохудился, а отец, несмотря на напоминания матери, никак не соберется починить его.
Старик прислушивается к себе, с удивлением отмечая, как зарождается новое чувство — ожидание праздника, чуда, словно в детстве, когда он встречал утро каждого дня с надеждой: сегодня произойдет что-то радостное, не похожее на другие дни. Стены, пол, потолок дома словно бы излучают уют и спокойствие. Он всматривается в полумглу и различает светлый прямоугольник там, где должна висеть картина, и темный прямоугольник книжной полки. Он мог бы назвать на память заглавия, отпечатанные на корешках книг. Сейчас он проверит себя, встанет и возьмет третью от края полки книгу. Это должен быть «Робинзон Крузо»…
— Долго же ты гонял где-то, Даня. Умаялся? Ноги, поди, не держат. Ладно уж, отдохни сначала, а потом ступай к столу. Да руки не забудь помыть…
«Отдохни, отдохни сначала», - как эхо, отзываются стены и потолок. И пол скрипит: «Отдохни»…
Он вытягивает ноги и прислоняется к теплой стене. Скамейка уже не кажется ему маленькой и хлипкой. Можно даже улечься на ней, что он и делает. Приятная истома разливается по всему телу. Прекращаются нытье в пояснице и колотье в боку. Запахи дерева и свежеиспеченного хлеба сливаются в один — позабытый, родной. И не надо даже проверять себя и протягивать руку за «Робинзоном Крузо». Он и так знает, что вернулся домой. Это чувство долгожданного уюта не может подвести его, обмануть. И старый архитектор, создавший столько сложных и дорогостоящих проектов, впервые понял, каким должен быть идеальный дом, черты которого он всю жизнь искал, соединяя различные варианты зданий в своем воображении. А искать надо было в памяти…
…— Дедушка, где же ты? — плачет мальчик. — Дедушка…
ХОЗЯЕВА КОСМОСА
…Осталось одно серебристо-зеленое окошко. Только телеэкран первого обозревателя продолжает светиться. На нем земляне видят чужой звездолет.
— Они вошли в метеоритный поток, — говорит Петр.
— Может быть, им не страшен поток?… — с затаенной надеждой произносит Альва и умолкает.
Все равно больше ничего предпринять не удается. Передатчик послал предостережение. Дошло ли оно до чужого корабля, поняли ли его там?
Лео втянул голову в плечи. Надо попытаться достойно встретить гибель. Из этой космической ловушки не вырваться: двигатели и все приборы, кроме передатчика и одного телевизора, вышли из строя под ударами метеоритов. Чтобы их отремонтировать, надо выбраться из звездолета. Но это невозможно. Радиация в этом секторе такая, что человек в скафандре погибнет через несколько минут, даже если до этого его не убьет метеорит. И все же земляне пытались это сделать трижды. Три попытки — три смерти.
Лео кажется, что в обшивке образовалась трещина и через нее, как черный дым, вползает и завивается клубами мертвящая пустота. Сквозь трещины в титановых пластинах проникает ядовитое дыхание космоса. Его нельзя почувствовать и ощутить. Оно не имеет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Накапливается медленно, словно осадок на дне сосуда. Его регистрируют счетчики. Но разве они могут учесть особенности организма или все последствия цепной реакции, вызванной первичной порцией облучения?
Лео трогает рукой свою кожу, волосы, зная, что яд уже в нем, и не в силах почувствовать — в какой степени? И поэтому мучительная надежда и ожидание сливаются в мысли: а может быть, еще нет?
Лео пробует хоть на минуту отвлечься. Он думает о времени, когда человек не будет бояться космического излучения, когда научится изменять свой энергетический обмен. Лео представляет себе сегодняшнего человека в космосе — букашку, пригодную для жизни только в крохотном мирке. Он носит часть этого мирка с собой, как улитка домик. Когда домик разбивается, погибает и его жилец.
Сейчас человек добывает энергию в основном из пищи и кислорода. Только малую часть солнечных лучей и радиации он поглощает непосредственно и отдает через волосы — в виде избыточной радиации, через кожу — вместе с теплом.
«Космос убивает нас одним ударом — мощной порцией излучений, — думает Лео. — И все же мы продолжаем свой путь. Иначе мы были бы только букашками. Когда-нибудь люди научатся менять энергетический обмен, хотя бы у космонавтов, чтобы они могли усваивать большие дозы излучения».
Он еще не вычеркнул себя из списка, но когда думает о космонавтах, то употребляет слово «они», а не «мы».
Черная бездна с неподвижными светляками простирается вокруг. Она не враждебна людям, — просто безразлична к их судьбе. У нее свои законы, и тот, кто их не знает, обречен на гибель, вот и все. Люди открывают тайны, совершенствуют свои звездолеты, но загадки космоса неисчерпаемы. А каждая нераскрытая тайна увеличивает опасность. Чем дальше от Солнечной системы, тем больше таких загадок.
Лео в эти последние дни жизни чаще вызывал в своем воображении родину — Солнечную систему. Он родился на искусственном спутнике Земли, где работали его родители, воспитывался в интернате на Земле. Юность его прошла на Марсе: среди песчаных оранжевых пустынь, урчащих вездеходов и пышных оранжерей под пластмассовыми колпаками. Там осталось все самое дорогое. С той поры по часам звездолета минуло пять лет, а по календарям Земли и Марса — много десятилетий. И там все изменилось. Но все же там родной край: знакомые трасы ракет, раскрытые тайны, голубоватая звездочка в черноте. Хорошо, что у человека остаются воспоминания и он может выбирать лучшие из них.
— Этот звездолет более совершенен, — доносится голос Альвы, не сводящего глаз с экрана.
Лео думает: «Более совершенен… Что стоят эти слова перед бесконечностью космоса?»
— Приготовиться к передаче! — раздается команда Петра.
«Что ж, долг прежде всего! Надо передать им информацию». Это помогает Лео взять себя в руки.
Земляне начинают передачу фильмов. Лео видит на контрольном экране первые кадры о Земле, думает: «Там, в чужом звездолете, возможно, тоже видят нас. Они будут иметь представление о встречных, о замурованных в титановом гробу, в прошлом — сверхмощном звездолете».
На экране мелькают геометрические фигуры, карты звездного неба, схемы атомов. Затем — этапы истории Земли: города, искусственные спутники, космодромы… Все это сжато и отрывочно — нет ни радостей, ни огорчений…