Грустный Игорёк сел рядом с ребятами и закурил.
— Игорёк, ты видел хозяйку этой тачилы, где ты стойки менял? Там такие сисяндры! — мастер цеха присвистнул и жестами продемонстрировал размеры женских форм.
— Да, видел. Я на неё давно смотрю, если честно.
— Ну, и как тебе?
— Свинья.
Коммунист и капиталист
— А если завтра война, что делать будем?
— В каком смысле?
— В прямом!
Несколько слесарей небрежно бросали в кузов японского грузовичка отслужившие своё старые и невостребованные автозапчасти: ШРУСы, тяги, различные наконечники, два блока цилиндров, штук пять радиаторов разного размера и прочий металлолом. За всем этим наблюдал слесарь Вова и сокрушался:
— Ну вот завтра скажут по телевизору, что враг напал. Война, боевые действия, обращение президента к нации: «Наше дело правое, мы победим!». Но стране нужно автоматы штамповать из чего-то, танки делать, орудия. Объявят мобилизационный сбор металлолома, а у нас ничего нет, всё сдали за тридцать сребреников. И по всей стране так! Что тогда делать будем?
— А мы, Вован, на пушки твою «Ниву» сдадим. Ей уже давно на металлобазе прогулы ставят.
— Не сдадите! Такая техника в первую очередь под мобилизацию попадает.
— Тогда молись, чтоб война зимой не началась. А то придут за твоей «Нивой», а она такая хуяк — и не завелась! Карбюратор не сосает, маховик земля бросает! И расстреляют тебя на хер, как врага народа. Скажут, сам сломал, чтоб не отдавать. Что тогда делать будешь?
— Нормально она заводится!
— А чего ты тогда всю прошлую зиму на трамвае ездил?
— Да ну вас…
Вова махнул рукой и пошёл на улицу курить.
— Ты куда пошёл? Помогай давай грузить! Чай общаковский пьёшь, сахар жрёшь. А мы это всё на деньги с металла покупаем.
— Я в антироссийских мероприятиях не участвую.
— Клёвая отмазка! Надо запомнить…
Вова был одним из тех, про кого говорят: «Чем моложе человек, тем лучше ему жилось при Сталине». Все разговоры Вова непременно сводил к политике, во всех мировых проблемах обвинял американцев, поддерживал все решения российской власти, а ещё очень гордился тем, что успел несколько лет пожить при Советском Союзе. И рассказы его об этих нескольких годах каждый раз обрастали какими-то новыми фантастическими подробностями.
Вову почти никто не воспринимал всерьёз. Когда за обедом или в курилке он начинал рассказывать о чудесах советского периода, многие махали руками: «Пошли отсюда, тут опять Ленин ожил!»
Однажды за обедом Вова достал бутерброд с колбасой и, откусив кусочек, сказал:
— Говно! Совсем колбасу делать разучились. Купил вчера вот в магазине, специально подороже выбирал. Думал, нормальная колбаса, а нет — говно!
Коллеги молча слушали Вову. Все знали, к чему он клонит. А тот продолжал:
— То ли дело раньше колбаса была! Отец, помню, с работы шёл когда, часто покупал. Тогда вот настоящая колбаса была! А нынешняя — говно какое-то!
— Это когда было?
Сидящие за столом переглянулись. Вопрос задал Женя — новый диагност, устроившийся на станцию меньше недели назад. Политические размышления Вовы были ему непривычны.
— Что?
— Ну, ты говоришь, что раньше вот была колбаса. Раньше — это когда?
— Ой, да ещё при советской власти.
— Когда? В каком году?
— Ну, год этак восемьдесят восьмой или восемьдесят девятый.
— А в городе каком?
— Да в нашем городе.
— Ты угораешь сейчас? — в воздухе запахло жареным. — Где твой отец в нашем городе в конце восьмидесятых умудрялся найти колбасу?
— Да в магазине свободно продавалась.
— В каком?
— Да в любом!
— Ты ёбнулся? Я помню то время. Мне в восемьдесят девятом году пять лет уже было. А тебе сколько?
— И мне пять!
— А жил ты где?
— На Богданке жил… — Вова определённо не был готов к такому диалогу.
— А я на Жданова! Совсем рядом же! Мы с менделеевскими вам пизды ходили давать в девяностые! Ха-ха! И ты мне тут сейчас будешь рассказывать, как охуенно в те времена жилось? У нас соседа по коммуналке в то время в армию призвали, так он на дембель привёз с собой чемодан мыла. Тут мыло если и было, то по талонам, а в армии им полы пидарасили. Так вот, этому чемодану с мылом весь дом радовался. А ты про колбасу тут какую-то фантастику рассказываешь!
Вова растерянно жевал бутерброд с невкусной, как ему казалось, колбасой и молчал. Весь его политический капитал таял на глазах.